Страна восходящего солнца

Журавлев Денис Владимирович

Но вернемся к мужчинам. Со временем сэппуку в токугавские времена стало даже своеобразной модой – его начали делать бесшабашные молодые самураи по пустяковым поводам или даже без оных, что немало беспокоило власти и даймё. Ведь далеко не каждый проступок был достоин такой серьезной кары, пусть и почетной – так, господин мог запретить самураю совершать сэппуку, если он считал проступок незначительным. Но иногда сэппуку совершались и из-за, как показалось бы европейцу, пустяков – такова, например, история о «кровавой родословной» рода Сома, поведанная Ямамото Цунэтомо в «Хагакурэ». Во время пожара один из вассалов рода Сома, ничем не выделявшийся ранее, совершил невероятный даже для тех времен поступок – пробрался в пылающий дом и, чувствуя, что назад ему не выбраться, разрезал живот и вложил в рану драгоценный свиток. После пожара оказалось, что вымазанная кровью родословная уцелела, совсем не обгорев, а герой стал известен (естественно, посмертно) всей Японии.

Работая

над данным разделом, автор порой был вынужден отвечать на странные, порой парадоксальные вопросы со стороны своих друзей и знакомых. Например, если японцы совершали сэппуку по таким разным поводам, то не было ли среди этих всех мотивов чего-то вовсе странного и экстраординарного даже для японца (не говоря об озадаченных таким обилием мотиваций европейцах). Например, «победного сэппуку», в смысле – от полноты чувств после триумфа? Как ни странно, этот вопрос не столь абсурден, как казалось бы. Так, близким к чему-то подобному являются сэппуку некоторых мастеров боевых искусств, кончавших с собой, дабы не чувствовать неизбежного упадка сил в годы старости. Смысл этого акта – уйти, пребывая в состоянии своего, как говорили греки, «акмэ» – жизненного пика, расцвета. Возможно, как отмечают некоторые биографы, что-то подобное испытывал и Мисима Юкио, этот талантливейший «очарованный смертью демон» (так переводится его псевдоним «Ми-си-ма») японской литературы, хотя формально его сэппуку было исполнено как канси – дабы «разбудить дух нации». Великий творец собственного мифа, Мисима в частных разговорах испытывал явный дискомфорт от мысли, что он может быть жив в неподобающем для истинного японского героя возрасте 45 лет – большинство любимцев японской нации ушли из этого мира молодыми и прекрасными, вызывая острое чувство «печального очарования вещей»…

Интересным моментом были успешные попытки эстетизации сэппуку и всего с ним связанного. Здесь явно проглядывает влияние буддизма и особенно дзэн, ведь в синто смерть (любая, но особенно с пролитием крови) по своей природе отнюдь не прекрасна. Здесь можно указать на тенденцию (достаточно позднюю) к обставлению сэппуку различными дополнительными ритуалами – чистые белоснежные циновки, белые ширмы вокруг (белый в Японии цвет не только чистоты, но и смерти), перенесение места действия в цветущий сад и т. д. В этом же смысловом ряду стоит и обычай пить последнюю чарку сакэ, беседуя на отвлеченные темы, а также писать последнее предсмертное стихотворение – называлось оно дзисэйи представляло собой танка, а позднее хокку. Оно, как и всякое японское стихотворение, кроме вполне очевидного, могло содержать разные смысловые пласты. Этим очевидным должна была быть отнюдь не тема собственно смерти, а, скорее, некий ее симбиоз с условным пейзажным моментом, хотя нередко это правило все же нарушалось. Следующие два хокку – из числа этих самых «последних строф» (автор второго из них – один из легендарных 47 ронинов Катаока Такафусу).

Лист бамбука, сорванный ветром,

Наискось перерезал поверхность реки.

Вот достойный конец.

Легче гусиного пуха

Жизнь улетает.

Снежное утро.

Перевод Д. Серебрякова

Японец или даже человек, неплохо знакомый с японской культурой, увидит в обоих стихотворениях образ смерти, ассоциируемой с ветром, уносящим прочь листья, цветы сакуры или сливы и т. д. Кроме того, в оригинале первого хокку использован тот самый японский глагол кири –«резать», что и в прочтении «харакири».

Когда же зародилась традиция совершать сэппуку? Несмотря на цитировавшееся нами выше сообщение из «Харима-но куни фудоки», в глубокой древности (до эпохи Хэйан) сэппуку не было распространено в Японии. Чаще встречались другие способы суицида – самосожжение, утопление, перерезание горла и повешение (над японцами, в отличие от средневековых европейцев, не довлел резко отрицательный образ повесившегося Иуды Искариота, из-за которого эта смерть в Европе считалась позорящей и достойной самых мерзких преступников). Как самурайский обычай сэппуку возникло где-то в середине или даже второй половине XII века, во время событий мятежей годов Хогэн (1156 г.) и Хэйдзи (1160 г.), становясь более массовым во время знаменитой междоусобной войны Гэмпэй между кланами Тайра и Минамото. По легендам, первыми видными личностями, совершившими сэппуку, были Минамото Тамэтомо (огромного роста прославленный лучник, дядя знаменитых Ёсицунэ и Ёритомо; покончил с собой в 1170 году) и 74-летний Минамото Ёримаса (в 1180 году), проиграв битву при Удзигава полководцам из рода Тайра. Потеряв всех своих вассалов и изнемогая от ран и усталости, этот достойный воин удалился в близлежащий буддийский храм для совершения

сэппуку, начертав на своем боевом веере тэссэне(который служил знаком отличия полководца) следующее, вполне буддийское по смыслу, стихотворение:

Как дерево сухое,

С которого не снять плодов,

Печальна жизнь моя была,

Которой суждено

Пройти бесплодно.

Перевод А. Никитина

Отметим, что иногда (как это было и в случае с Ёримаса) голову совершившего сэппуку прятали (бросали в воду, закапывали) его слуги, чтобы она не стала трофеем врага. Этой же цели служил поджог здания, чтобы затем не дать возможности врагу опознать тело.

В Японии существует значительная иконография, посвященная сэппуку, – особенно много цветных гравюр и картин на тему знаменитых 47 ронинов, есть также посвященные Ёсицунэ или Акаси Гидаю (полководец середины XVI века, служивший Ода Нобунага и Акэти Мицухидэ).

Кто имел право на сэппуку? Казалось бы, ответ ясен – самураи-мужчины любого возраста, причем со временем это право стало сильно ограничивать государство. Но в истории Японии есть нечастые случаи совершения сэппуку женщинами (см. выше), а также (более частые) представителями духовенства, торговцами, крестьянами, видимо, в качестве сознательного подражания самурайскому идеалу жизни и смерти. Такие случаи вызывали неоднозначную реакцию современников – от осуждения, смешанного с удивлением (в духе «да как посмели?»), до искреннего восхищения и утверждения чувства национальной исключительности японцев (условно мы это можем передать чем-то вроде: «Вот это да, даже крестьяне совершают сэппуку. Кто бы мог заподозрить у них такие высокие помыслы? Но ведь в конце концов на то мы и Страна Богов!»). Принудительное же сэппуку всегда применялось лишь к привилегированному сословию самураев. Вообще же, пожалуй, стоит согласиться с Нитобэ Инадзо – никакой другой круг Дантового ада не содержит столько японцев, как седьмой (предназначенный для самоубийц), ибо общее число совершивших сэппуку в течение японской истории подсчитать невозможно, но оно должно быть очень велико. Хотя, конечно, истый приверженец дзэн только улыбнулся бы в ответ на такие пассажи…

После реставрации Мэйдзи 1868 года с началом усиленной модернизации и европеизации государственного и общественного строя и уклада жизни официальное применение сэппуку было отменено как «пережиток прошлого», и вместе с тем оно все реже стало совершаться и добровольно. Правда, случаи сэппуку нередко встречались в XX веке (фактически своеобразным ренессансом этого явления стала Вторая мировая война), и каждый такой случай сопровождался скрытым одобрением многих японцев, создавая по отношению к некоторым применившим сэппуку лицам более видного положения ореол славы и величия, как это было, например, с генералом Ноги, и в некоторой, хотя и заметно меньшей, степени – с Мисима Юкио, пока что последним знаменитым японцем, совершившим сэппуку (в 1970 г.).

Почему «пока последним»? Да просто потому, что ничто на земле не исчезает до конца, несмотря на в целом отрицательное отношение к самой идее сэппуку со стороны европейцев и большинства сегодняшних японцев, предпочитающих в случае финансового краха или серьезных семейных неурядиц выход в виде банального прыжка с верхнего этажа высотного здания или приема смертельной дозы таблеток. О том, что дух бусидо, в том числе рассматривавшаяся нами традиция отношения к смерти продолжает «витать» над Японскими островами, говорят данные исследований Института математической статистики Японии по проблеме «Национальный характер», проводившихся несколько лет назад. На вопрос: «Как вы расцениваете поступок 47 самураев периода Токугава, отомстивших за смерть своего господина?» 29 % опрошенных ответили, что они этот поступок одобряют, 34 % сказали, что это было правильно для того времени, и только 11 % высказались критически. На вопрос: «Оправдываете ли вы действия человека, когда он совершает самоубийство в результате коллизии между моральным долгом и требованием обстоятельств?» 20 % ответили утвердительно (по каждому вопросу опрашивалось 2254 человека).

Конечно, многие современные японцы с иронией смотрят на наставления «Хагакурэ», что, однако, не мешает им резко воодушевляться, когда вокруг начинают обсуждать упомянутые выше проблемы. Иначе и быть не может: ведь это плоть и кровь японской нации, ее история, переживаемая эмоционально. Когда неяпонские историки дискутируют между собой по поводу бусидо, они подчеркивают в основном две стороны этого явления: догматы самурайской доблести и их проявление в японской культуре, а также специфическое отношение японцев к самоубийству. При этом нередки довольно категоричные выводы, например, что «бусидо – это норма социальной жизни японцев» или «японцы склонны к самоубийствам». Мы такой крайности не разделяем. Сколько-нибудь тщательное изучение проблемы показывает, что здесь имеются свои тонкости.