Страна Живых
Шрифт:
Андрей начал разливать по кружкам разведенный спирт. Все заговорили одновременно, шумно и весело. В этот миг хлопнули двери, кто-то вошел в отделение. Ситуация была двусмысленной. Если это Коновалов, куда ни шло, а вдруг Крабова черт дернул припереться с инспекцией? Или какой-нибудь псих из линейного контроля вздумал явиться с проверкой под Новый Год?
На столе стояло шесть кружек со спиртом, за секунды их не убрать, Ольга Николаевна встала и потушила свет. Шаги приблизились, и в дверь вошла Настя.
– Я не опоздала?
– Напугала, Настена! Мы уж думали Крабов прилетел с вечерней лошадью!
– Или
– Что там у тебя?
– Шампанское принесла! С Новым Годом! – она передала Семенову листочки анализов, выставила на стол три бутылки шампанского,– это из глубочайшего секретного резерва. С лета берегла от Сапсанова!
– Ура Насте! – Андрей с Семеновым быстро открыли бутылки, в темноте и суматохе налили прямо в спирт, добыли кружку и для Насти.
Транзистор сообщил полночь, они встали, обнаружили у себя в кружках «Северное сияние», но было уже поздно, и 1995 вступил в свои права.
Ольга Николаевна действительно пила и не пьянела. Она с легкой тревогой поглядывала на Настю. Год назад над девчонкой страшно надругались бандиты, едва осталась жива. С тех пор мужиков чуждалась как огня, постоянно была в стрессе, похоже, помышляла о самоубийстве. А сейчас напротив, весела, возбуждена до крайности, даже обнялась с Андреем – в шутку, конечно, но ведь не боится! А ручонки-то дрожат… Алексеева цокнула языком, сморщила носик, ладно, никто не заметит в темноте. «Так, если девчонка приготовилась что-то сделать с собой в ее смену…»
«А вдруг она уже это сделала?»
А Семенов в эту ночь действительно надрался. Нет, под стол он не свалился, но реакция притупилась, и происходящее он осознавал лишь частично. Пришел вызов из приемника, Алексеева с Машей рванули вниз, за ними помчался с реанимационным чемоданчиком Андрей, а он все сидел со стаканом в руке. Сообразив, наконец, что из-за ерунды никто в новогоднюю ночь в приемное отделение не припрется, он передал отделение Ольге, а сам рванул вниз прямо по лестнице, не дожидаясь лифта.
В приемнике стоял душераздирающий вой. В одном из боксов, облицованном кафельной плиткой «Та еще акустика, бьет прямо по нервам», на кушетке корчился от боли какой-то маленький человек, спьяну Семенов не мог отделаться от ощущения, что это не то старичок-боровичок, не то собака. Пахло мокрой псиной и горелым мясом, от этих запахов Семенов мгновенно и абсолютно протрезвел.
Обгорелый свитер был уже распорот, Ольга Николаевна входила в вену, Маша держала локтевой сгиб чуть ли не на профессиональном болевом захвате. Все работали очень быстро, держали извивающееся тело, не глядя по сторонам, что-то безостановочно передавали друг другу.
Семенов никак не мог сконцентрироваться из-за ужасного хриплого воя. Больше всего его поразило поведение Алексеевой. Ледяная стерва, способная острить, склоняясь над располосованными телами, была явно не в себе. Ее руки дрожали, голос прерывался, она говорила что-то, взяла у Маши шприц, «они делают промедол с кетамином? Общий наркоз вот так, с ходу?», начала вводить лекарство. Вой мгновенно прекратился, наркоз подействовал, существо перестало биться и перешло на обычный детский плач с подвыванием, постепенно переходящий в храп.
Андрей
– На хрен повязки, потом с мясом их отдирать, полей фурацилином, а здесь синтомицинкой. Это на пластику, надо переводить, и вызывай перевозку с реанимобилем. Ну что старушка, трезвая? – обратился он к Алексеевой.
– Мы пьем, но не пьянеем, – произнесла Ольга Николаевна, но носик уже не морщила.
– Сколько ему лет? – шепотом спросил Семенов.
– Двенадцать, – всхлипнула Маша, – он поправится?
– Атаманом будет, – Алексеева сглотнула слюну, искоса взглянула на Коновалова.
Тот уже был непробиваемо спокоен, диктовал стажеру переводной эпикриз.
Глава шестая
Мы знакомимся с Шалым и Кедром. Перспективы Олега Москаева выйти из комы.
Небытие.
– А, рэкетир, привет! Ты еще живой? Вот повезло, а я и недели не продержался. Шоковая почка, некорригируемая инфузией адреналина гипотензия, дальше не дочитал – почерк неразборчивый. Нет, ну ты мне объясни, вот на меня всем было на…рать, а за тобой, как за королем ухаживают. Даже зонд для кормления суют просто виртуозно! Кстати, я посмотрел, сердобольные сестрички тебе свои котлетки в больничную бурду подмешивают, цени!
– Ну, он же у нас красавчик. Слушай, Шалый, а ты как в холодильное угодил?
– Недосчитал я что-то. Кто-то меня с двух стволов АКМ-ов изрешетил в капусту. Помню, на операции, зависаю я, значит над столом, возле лампы, эти рукосуи как вскрыли брюшную полость, так сначала матюгами по мою душу, потом стрелков этих помянули за излишнее расходование боекомплекта, а потом уже Калашникова – с уважением. Вот машина, со ста метров, через мотор, через багажник, через спинку кресла – поразительная кучность! Кстати, Кедр, а ты почему здесь?
– Третьего дня отмучился. Посидел на спинке коечки, посмотрел на сестричку Настеньку, ребятушки уже мое тело отвезли, коечку промыли, аппарат на стерилизацию поставили… Нет, я без обид, все было с уважением… Посидел, покружил, не могу никуда двигаться. Стар я уже, душой состарился! А вот Олежек действительно тут уже давно лежит, я к нему. Он ведь стабилизировался, вот и подключичку убрали, инфузий практически нет, так, антибиотики да гепарин.
– Кедр, а у тебя семья есть?
– Нет, я же с тридцать седьмого репрессированный. Вот я дурак. Дернул меня черт так выбрать тему для диссертации. Позволил себе покритиковать академика Конрада, а его точка зрения была уже одобрена самим товарищем Сталиным. Вот и получилось, что я как бы с самим вождем не соглашался… Отмыкался я только в шестидесятых, ни кола, не двора, сдуру полез в правозащитное движение. Какой я был идиот! Двадцать лет жизни, вместо научной работы, вместо, извините, создания семьи! Возился с какими-то списками, подписывал в защиту, подписывал в знак протеста, апеллировал к мировому сообществу… И вот печальный итог. После месяца проморозки – септический шок. Отвратительный, мерзкий, дурно пахнущий конец. Трудно даже вообразить себе жизнь более неудачную.