Страницы минувшего будущего
Шрифт:
Маруська многому успела научить – ставить уколы, менять повязки, отдирать марлю от ран так, чтобы без мяса, обрабатывать раны. На старых тельняшках показывала, как накладывать разные виды швов. И Денис запоминал, губкой впитывал, потому что у Маруськи словно дар какой имелся: объясняла она так понятно и легко, что не усвоить ещё постараться надо было. Каждый раз, когда выдавалась свободная минута, сам рвался в полевой госпиталь, чтобы помочь хоть чем-то.
Рана Волковой осложнениями грозила едва ли, а вот уродством точно – без надлежавшего ухода и в условиях, близких к антисанитарии, это становилось неминуемым. Но Денис
Бычок истлел окончательно – уже второй за их «прогулку». Больше Вагиф не дал бы ни минуты, потому Денис сам поднялся, размял затёкшие ноги. Он стоял позади, но это не помешало Волковой понять, что время их истекло. Безмолвно ступая по высохшей траве, она прошла вперёд и поплелась первой. От одного взгляда на опущенные плечи становилось тошно.
А под ногами – сухая, местами потрескавшаяся земля с редкими жёлтыми кочками. Чем-то душу Денисову напоминала. Это сравнение пришло в голову само собой, ветром влетело, ветром и вылетело, не задержавшись дольше пары мгновений. Да вот только послевкусие осталось – тяжёлое, прогорклое, осевшее на подкорке.
Сегодня Вагиф возился с путами особенно долго: мешали собственные руки, ходившие ходуном столь сильно, что волей-неволей за них цеплялся взгляд. Волкова же стояла неподвижно, а, когда её всё же освободили от верёвки, буквально рухнула к стене. Обхватила руками колени и, откинув голову на щербатые доски, замерла. Едва живой взгляд устремился в пустоту.
Когда они остались вдвоём, Денис понял, что терпение почти закончилось.
– Говори со мной.
И пусть совсем этого не хотел. Пусть предпочитал хоть и давившее на плечи, а всё же более привычное безмолвие. Пусть. Сейчас только он мог сделать хоть что-то.
Иначе она сойдёт с ума.
Если он наплюёт на неё, если будет думать лишь о себе… что сказал бы на такой выбор Володя? Володя, так рьяно защищавший её, всегда пытавшийся сгладить острые углы. Единственный друг, принимавший его, Дениса, таким, каким он был, лишь с одним не примирялся – с желанием во что бы то ни стало избавиться от неожиданно упрямой девчонки. Словно бы отказывался понимать истинную причину. И что теперь?
А теперь лишь одно: он не отдаст её Володе. Не так просто.
– О чём?
Не пошевелившись даже, Волкова продолжала сидеть, глядя в одну ей лишь известную точку. И голос звучал глухо, словно откуда-то издалека. Пожав плечами, Денис медленно опустился рядом и упёрся локтями в согнутые колени.
– О чём угодно. Расскажи о себе. Всегда хотела журналистом стать, или так, шлея под хвост попала?
Тут же загадал: если промолчит – дело плохо. Ответ интересовал мало, главным было его хотя бы получить.
– С детства.
Говорила тихо, так тихо, что, сиди он на пару метров дальше, ничего бы не услышал. Почувствовав правильность выбранной тактики, головой качнул и вновь передёрнул плечами: так, словно она, по-прежнему на него не смотревшая, могла бы почувствовать движение.
– Детство длинное. Конкретнее.
Пауза затянулась, заставила повернуться и окинуть взглядом неподвижную
– Лет с двенадцати…
Вздохнув, потянулся к валявшемуся в паре метров пакету. Выудил из его недр спирт, пластырь и бинт, снова повернулся к Волковой и сунул всё это ей в руки. И, пока та откручивала крышку, осторожно подцепил край пластыря ногтем и потянул вниз. На какое-то мгновение заметил мысленно, что кожа у неё совсем ледяная. Ничего хорошего то не сулило.
Вчера в ответ на её неуверенное: «Я сама» при подготовке к очередной перевязке, не выдержав, сорвался на крик. И теперь, как ни убеждал себя в том, что Волкова сама нарвалась, а всё же чувствовал противно свербевшее на подкорке эхо от собственного разъярённого: «Что ты сама?!». Потому сегодня старался вести себя посдержаннее.
Хотя получалось плохо.
– Не заживает почти ни х… – на полуслове запнулся машинально, бросил косой взгляд и взял молча протянутый спирт. Плеснул на руки, поморщился от противного холодка. – Ни хера.
Да вот только то ли не услышала она, то ли сил на реакцию не отыскала.
– А… ты?
– Что я?
От прикосновения пропитанным спиртом кусочком ваты даже не поморщилась – лишь во взгляде боль мелькнула да пальцы дрогнули. В ней оказалось столько терпения… а толка от него практически никакого.
– Журналистом… как?..
«Меньше знаешь – лучше спишь», – первое, что пришло в голову: резкое, хлёсткое и совершенно свойственное. Но уже в следующий миг Денис прикусил язык. Опустил голову, уронив руку на колено, и нахмурился. Обо всём, что было «до», старался вспоминать как можно реже, да только выбора у него сейчас, в общем-то, не существовало: раз хотел, чтобы она ему хоть сколько-нибудь доверяла, надо наступать на собственное горло. Иначе они просто не выживут.
– Дисциплину не любил в школе. В очередное наказание запрягли стенгазету делать. А я взял и втянулся. Понравилось.
Приложив к порезу чистый бинт, отмотал пластырь и наклеил поверх.
– Спасибо, – прошептала совсем уж тихо, хотела было коснуться бинта, но, вовремя спохватившись, запустила пальцы в косматые пряди.
– Дёргает?
Получив в ответ покачивание головой, незаметно выдохнул и откинул мокрую вату. Каждый раз, задавая этот вопрос, чувствовал, как сжималась незримая пружина где-то очень глубоко внутри. Потому что не знал, что будет делать, если она кивнёт.
И вспомнилось вдруг лето. Лето, которое в разговорах с Володей проклиналось бесчисленное количество раз. Вспомнились её попытки наряжаться – глупые и так сильно раздражавшие; вспомнились собственные едкие замечания на этот счёт. И вместе с обрывочными картинками пришло понимание, в одно мгновение заставившее внутренности предательски заледенеть: разница между девчонкой с огромными от восхищения глазами и той, что сидела сейчас рядом, больше пропасти. И это отравляло, палило незримым огнём, порождая чувство просто невыносимой гадливости. Ведь всё это он, ведь только из-за него они сидели сейчас в ожидании собственного приговора.