Страницы моей жизни
Шрифт:
Позже Клеменц произвел замечательные археологические исследования по берегам реки Орхон в Монголии. Вместе с знаменитым сибирским этнографом Г.Н. Потаниным он открыл на берегах Орхона развалины древнего монгольского города Хара-Хорум и многочисленные следы существовавшей в этих местах весьма древней и высокой монгольской цивилизации.
Возвращаясь из Монголии, Клеменц остановился на несколько дней в Кяхте. Как раз в это время и я приехал туда. Так состоялась наша встреча.
Должен сознаться, что в первый момент нашего знакомства Клеменц произвел на меня очень своеобразное впечатление. И иначе быть не могло, так как в Клеменце все было своеобразно и необыкновенно.
Он
Слушая обыкновенную беседу Клеменца с кем-нибудь, никак нельзя было думать, что это ученый с большим именем. Он был необыкновенно талантливым рассказчиком, и его истории всегда сверкали остротами, прибаутками, поговорками и анекдотами, которые он не стеснялся пересыпать далеко не цензурными выражениями. Клеменц не прочь был в компании немного и выпить, и тогда его талант рассказчика развертывался во всю, и его слушатели покатывались со смеху от его искрившихся неподражаемым юмором анекдотов. И еще удивительная вещь! Клеменц имел большой недостаток как оратор: он экал после каждых нескольких слов. Была ли это дурная привычка, усвоенная с детства, или это экание было нервного происхождения, но на нового человека его экание производило в первый момент довольно тяжелое впечатление. Но через пять или десять минут он настолько захватывал слушателя своей живой, блестящей речью, что тот забывал об этом недостатке и жадно ловил каждое слово.
Три дня я провел в Кяхте в обществе Клеменца, и все время его окружали друзья и знакомые, которые с напряженным вниманием и громадным интересом слушали его увлекательные рассказы о его путешествии по Монголии, его красочные анекдоты и истории.
С большим трудом мне удалось оторвать его от компании на часок, чтобы ознакомить его как правителя дел Восточно-Сибирского отдела Географического общества с характером моей исследовательской работы и моими планами на будущее время.
В 1897 году я имел случай видеть Клеменца за работой. Мы тогда оба участвовали в научной экспедиции по обследованию Забайкалья. Это был совершенно другой человек: строгий, весьма осторожный исследователь, который превосходно ориентировался в новых, довольно трудных условиях, при которых нам приходилось работать.
Тогда Клеменц уже жил в Петербурге и занимал должность старшего консерватора при Этнографическом музее Академии наук.
Последние годы своей жизни Клеменц занимал ответственный пост директора Музея императора Александра III. Как ни полезен он был на этом посту, все же нельзя не пожалеть, что музей отнимал у него столько времени, что он должен был забросить свои самостоятельные научные работы. Активного участия в политической борьбе, происходившей в это время в России, Клеменц в этот период своей жизни уже не принимал, но посещая его нередко, я чувствовал, что под его едкими шутками и веселыми анекдотами скрыта глубокая трагедия: он не мог примириться с мыслью, что он стоит в стороне от столь ярко разгоревшегося в начале XX столетия революционного движения в России.
* * *
Из Кяхты я направился прямо в Верхнеудинск, где мне предстояла кропотливая работа по разборке и систематизации обильного
Мои друзья и знакомые меня встретили очень тепло и не замедлили мне сообщить, что за время моего отсутствия в Верхнеудинске произошло несколько интересных событий. Прежде всего, они порадовали меня известием, что в городе поселился новый политический ссыльный Моисей Васильевич Брамсон, окончивший срок каторги и вышедший на «поселение». Это был один из участников якутской трагедии, в свое время приговоренный к вечной каторге.
Об этом бесчеловечном процессе я писал уже подробно в одной из предыдущих глав. В 1892 году все осужденные в Якутске «за вооруженное сопротивление властям» были отправлены в Акатуевскую каторжную тюрьму Забайкальской области. Случайно я встретил всю их партию на пути между ст. Мысовой и Верхнеудинском, но конвой не разрешил мне даже поздороваться с товарищами. Вскоре, однако, их дело под давлением как русского, так в особенности и заграничного общественного мнения было пересмотрено и всем осужденным каторга была заменена ссылкой на житье. Так случилось чудо, что осужденный в 1889 году на вечную каторгу Брамсон мог уже в 1893 году поселиться в таком большом городе, как Верхнеудинск.
Сообщили мне мои друзья и другую новость, а именно, что в Верхнеудинске обосновалась научно-техническая экспедиция инженеров, которая прибыла в Забайкалье со специальной целью произвести изыскания – в каком направлении удобнее технически и целесообразнее экономически проложить намеченную к постройке забайкальскую железную дорогу. Верхнеудинцы были особенно довольны тем, что местом нахождения своей главной квартиры экспедиция выбрала город Верхнеудинск.
Само собой разумеется, что как только я разложил свои вещи и привел в порядок свою комнату, я тотчас же отправился к Брамсону.
Наша встреча была радостная, чисто товарищеская, и не прошло двух-трех недель, как мы стали очень близкими друзьями. Этому быстрому нашему сближению много содействовала какая-то внутренняя симпатия, которую мы почувствовали друг к другу с первой нашей встречи.
М.В. Брамсон был высокообразованным человеком и в то же время на редкость скромным. Трагедия, которую он пережил в Якутске, оставила в его душе глубокий и болезненный след, но она также научила его смотреть на многие вещи философски. Он не любил много говорить, зато был необычайно внимательным и чутким слушателем. И мне было очень приятно подолгу ему рассказывать о моих странствованиях по бурятским кочевьям и о тех впечатлениях, которые я вынес из бесед со многими очень интересными представителями бурятской своеобразной интеллигенции. Мои рассказы ему нравились, и благодаря его настояниям я стал писать свои путевые впечатления в полубеллетристической форме. В то же время уделял много времени разборке своих материалов и приведению в порядок моих дневников, и Брамсон мне много помогал в этой далеко не веселой черной работе.
Весной 1894 года к Брамсону приехали из Вильны его жена и двое детей. Его радость была безмерна, и, признаюсь, я тоже радовался, глядя на них. Мы сняли совместно небольшой двухэтажный дом. Брамсоны заняли лучший верхний этаж, я же взял себе две комнатки в нижнем этаже, и мы зажили маленькой коммуной. Хозяйство, конечно, вела жена Брамсона, очень интеллигентная и милая женщина, которая принесла с собою бодрое и жизнерадостное настроение. Славные детки их тоже вносили много радости в нашу жизнь. Брамсоны получали денежную поддержку из Вильны, я недурно зарабатывал уроками, и это давало нам возможность жить «по-буржуазному», т. е. мы не голодали, одевались более или менее прилично, и в комнатах у нас было довольно чисто.