Страницы жизни и борьбы
Шрифт:
К памяти Глинки, которого В. В. Стасов знал с молодых лет, он относился, как к святыне. Хорошо помню, как в юбилейный день первого представления «Руслана и Людмилы» Владимир Васильевич затеял поднести Л. И. Шестаковой, сестре М. И. Глинки, огромную звезду из разноцветных лент, на которых были бы вышиты или нарисованы отдельные мотивы из «Руслана и Людмилы». На мою долю выпало вышить золотом на лиловой ленте мотив «Тихий сон, успокой сердце девы».
Вспоминается, как Владимир Васильевич слушал музыку. Вот, например, играют 6-ю симфонию П. И. Чайковского. Владимир Васильевич сидит с закрытыми глазами, и видно, что он все забыл и целиком ушел в эти удивительные звуки. Или исполняется «Богатырская симфония» Бородина, и он рукой подчеркивает знаменитые «клеванья» [4]
4
В. В. Стасов называл «клеваньями» в скерцо 2-й симфонии Бородина нисходящие акценты духовых инструментов на общем фоне звучания всего оркестра в быстром темпе.
В моем распоряжении находится одно письмо Владимира Васильевича, где он пишет проект для либретто предполагавшейся оперы А. К. Лядова «Зорюшка» по тексту сказки Даля. Какая огромная фантазия, какие блестящие характеристики действующих лиц дает он либретистке (сестре моей. — В. Д.). В них сказывается неиссякаемая энергия и неукротимое желание помочь созданию нового произведения русской музыки.
А вот и еще момент. Дача В. В. Стасова в Сторожиловке по Финляндской железной дороге. Ждут приезда Ф. И. Шаляпина. У калитки сада Владимир Васильевич водрузил огромный флаг с изображением сирены, так как он называл Шаляпина «моя сирена». И вечер, весь заполненный дивным голосом Федора Ивановича, его неповторимым исполнением романсов и арий.
Жизнь в семье, отличавшейся всеми лучшими чертами, свойственными прогрессивной русской интеллигенции 60-х годов, постоянное общение с избранными в культурном и художественном смысле людьми, несомненно, оказали на меня большое влияние. Помню, что во мне стало все сильнее и сильнее говорить чувство долга по отношению к «народу», к рабочим и крестьянам, которые давали нам, интеллигенции, возможность жить так, как мы жили.
Мысли эти о неоплатном нашем долге сложились, конечно, отчасти и под влиянием чтения. Оглядываясь назад, я вспоминаю, какое впечатление произвела на меня книга Иванюкова «Падение крепостного права в России». Она указала мне на пробел в моем образовании, и я принялась за изучение «Истории крестьянства» Семевского. Очевидно, что результатом всей внутренней работы плюс события внешней жизни, в которых немаловажную роль в то время играли студенческие демонстрации и избиение студентов полицией, заставляли меня искать приложения своих сил в практической работе.
В начале 90-х годов прошлого столетия я учительствовала в женской Воскресно-вечерней школе Технического общества в Петербурге, на Лиговке. Ученицами школы были главным образом работницы с текстильных и табачных фабрик. Таким образом, мое первое знакомство с рабочими произошло через школу. Как известно, в 1896 г. в Петербурге была забастовка текстильщиков с протестом против взимания штрафов. Забастовщики были тесно связаны с Глазовской школой для рабочих. В этой школе работали многие товарищи, связанные с «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».
В обеих школах, т. е. в нашей (женской) и Глазовской (мужской), мы давали нашим ученикам книги: «На рассвете» Ежа, «Эмма» Швейцера, «Борьба за право» Францоза, «Овод» Войнич, «Спартак» Джованьоли, «Один в поле не воин» Шпильгагена, «Углекопы» Золя и т. п. Кроме того, многие произведения мы читали и разбирали с учениками, например «Лес шумит» и «Сон Макара» Короленко. Часть книг каждый из нас имел в своей личной библиотеке, часть мы доставали в библиотеке Н. А. Рубакина [5] . На уроках географии мы пользовались книгами Водовозовой «Жизнь европейских народов», которые, конечно, тоже читались наиболее развитыми учениками. Частенько мы направляли наших учеников в книжный склад и магазин А. М. Калмыковой, где они могли купить дешевые издания Комитета грамотности и других прогрессивных издательств.
5
Рубакин, Николай Александрович (1862–1946), русский писатель и библиограф. Его основные труды — «Среди книг» (систематический обзор русской литературы по всем отраслям знания, около 20 тысяч книг) и «Россия в цифрах» — получили высокую оценку В. И. Ленина. Написал также ряд научно-популярных
Большую роль в нашей работе играл «Подвижной музей учебных пособий». Он был создан учительницами воскресных школ, так как мы испытывали большой недостаток в этих пособиях. Каждая из учительниц принесла то, что у нее было: кто гербарий, кто минералы, или спиртовые препараты, или волшебный фонарь и картины к нему, или иллюстрации, вырезанные из журналов и иллюстрированных изданий. Все это помещалось в небольшой комнате, которую выделил нам при своей библиотеке Н. А. Рубакин. Во главе Музея стояла учительница математики Мария Ивановна Стахова (она в свое время была моей учительницей). Все предметы из Музея выдавались, как книги в библиотеках.
Постепенно Музей разросся и занял в том же доме на Большой Подьяческой уже несколько комнат, а затем один из наших абонентов, графиня София Владимировна Панина, построила для Музея дом на углу Прилукской и Тамбовской улиц, с астрономической обсерваторией, лабораторией и большим зрительным залом. В этом-то доме в 1906 г. и выступил В. И. Ленин под фамилией Карпова.
Средства для Музея собирались путем устройства лекций, лотерей. Средства нужны были в основном для оплаты квартиры и немногих служащих, так как в общем работа велась основателями Музея бесплатно.
При помощи двух сотрудников Музея: Федора Федоровича Ильина (поныне здравствующего) и Сергея Васильевича Меркулова я как-то получила одну из посылок нашей типографии — брошюру «Как русским сахаром откармливают в Англии свиней». Это можно было сделать незаметно, так как Музей получал посылки из провинции, а выносить пакеты из него тоже можно было открыто.
Работа в «Подвижном музее учебных пособий» и в вечерних школах столкнула меня близко и непосредственно с рабочими, а знакомство с Н. К. Крупской, А. А. Якубовой, 3. П. Невзоровой, Е. Д. Уструговой, В. Сибилевой сблизило меня с товарищами, работавшими уже на политическом поприще. Постепенно я начала работать в политическом Красном Кресте. Затем стала помогать товарищам в хранении литературы и архива партии (с 1896 г.). Одно время у меня хранились печать «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса» и некоторые листовки. Был среди них листок с надписью синим карандашом «Петухи» — это было воззвание к рабочим фабрики Торнтона, написанное В. И. Лениным А название «Петухи» ему дали за то, что он звучал, как предрассветный петушиный крик. В числе брошюр были: «Рабочий день», «Как держать себя на допросе» Бахарева, «Пауки и мухи» Вильгельма Либкнехта, «Кто чем живет» Дикштейна и др.
Эта работа привела к тому, что в конце января или в начале февраля 1898 г., после одного из провалов товарища, заведовавшего складами литературы, Петербургский комитет партии поручил мне ведать всей техникой Комитета. Поэтому я и считаю временем вступления в партию — 1898 год.
В 1899 г. в связи с голодом в Уфимской губернии я решила поехать туда и устроить столовые для крестьян. В Уфе в ссылке жила мой большой друг Елена Дмитриевна Устругова (по мужу Плаксина). От нее я узнала о голоде в этой губернии. Вот я и собрала крупную сумму денег и поехала в Уфу. Там было установлено, что в Стерлитамакском уезде, в районе «заштатного» города Заинска, помощь особенно нужна. «Заштатным» Заинек был объявлен за то, что принял Пугачева. Деревни там были башкирские, но население называло себя «крящен», т. е. крещеными, что было произведено Екатериной II.
Как же я объяснялась с населением, которое не говорило по-русски? Нашелся старый крестьянин, отбывший в свое время 25-летнюю военную службу. Вот он и был моим переводчиком. Я сравнительно быстро усвоила ряд слов, которые были особенно нужны, и к концу моей жизни там крестьяне говорили: «Тетей Елена татарча блям», т. е. «Сестра Елена понимает по-татарски». Ну, а я на это отвечала: «Белмием», т. е. «не понимаю».
В этот год была засуха, и крестьяне служили молебны на полях, призывая господа бога послать им дождь. Но дождя не было, и тогда крестьяне с разрешения местного священника исполнили дедовский обычай — «байрам» [6] .
6
См. В. И. Ленин, Соч., т. 2, стр. 66–70.