Странница
Шрифт:
Очнувшись, Сайла обнаружила, что лежит ничком на полу возле очага. Она понятия не имела, как долго пробыла в таком положении. Тусклое мерцание углей больно резало глаза. Поморгав, Сайла прогнала слезы, набегавшие скорее от страха, чем от боли, и повернула голову. Свет от крохотного огонька освещавшей комнату свечи словно иглами пронзил мозг. Она застонала и закрыла глаза. Напрягая все силы, попыталась подняться на четвереньки, но вскоре рухнула на пол, перевернувшись на спину.
В окаймленном рамой окна небе в безумном водовороте мелькали звезды. Вдруг они остановились, и теперь уже
Затем все закончилось. Она остановилась. Звезды вернулись на место. Мир заполнила тишина — настороженная и пугающая.
Где-то в самом верху грозно маячила темнота, в густой глубине которой терялись даже звезды. Послышался голос:
— Ну вот и пришел твой конец, дура несчастная. Будь ты хоть тысячу раз права, тебе не разрушить мою Церковь.
Щурясь от разрывавшего глаза света, Сайла попыталась вытереть слезы. Но руки ей не подчинялись.
Ее охватила апатия. Ну и ладно.
Ей все равно. Она купается в безмятежном тепле.
Спокойствие. Она уже переживала когда-то это чувство.
За столом. Когда пила чай со Жнеей.
Сейчас она потеряла связь со всем на свете. Одна.
Борись. Тебе ведь больно, тебя тошнит. Это твои настоящие чувства.
Нет. Все хорошо.
Я беспомощна. Эта мысль словно эхо отдавалась вокруг.
Неважно. Все беспомощны.
Закусив губы, Сайла попыталась сосредоточиться. С удивлением она ощутила соленый вкус крови. Сознание несколько прояснилось.
Жнея.
Сайла села и тяжело привалилась к стене. Холодное равнодушие камня лишало последних сил. Неясная ускользавшая мысль требовала жаловаться, протестовать. Но на что жаловаться? И кому? Здесь только Жнея, а Жнея — это власть.
Все хорошо.
Она вновь теряла контроль над собой.
Борись!
Что-то завладело ее сознанием, темное и злобное, поднявшееся из самых глубин.
Все хорошо.
Схватив за волосы, Жнея приподняла ее голову. Звук пощечины отдаленно напоминал треск сломанной ветки. Медленной неудержимой волной вернулась боль, она накатывала и отступала, принося с собой беспорядочно переплетенные обрывки мыслей и ощущений. Сайла знала, что надо кричать. Но на это не хватало сил. Опершись о пол руками, она попыталась сфокусировать внимание на лице Одил, маячившем совсем рядом за пеленой боли.
— Ну вот, уже лучше, — сказала старая женщина. — У тебя не должно быть ни воли, ни сил, чтобы сесть. И глаза в порядке: ни страха, ни узнавания. Моя дорогая Сайла, если б ты знала, как противно смотреть в такие глаза.
Сайла перевела взгляд на золотой серп, висящий на груди Жнеи. Многочисленные перекрещивающиеся бороздки на его поверхности мириадами зеркальных граней отражали мерцание свечи. Невыносимое, ослеплявшее зрелище для воспаленных глаз. Но Жнея приказывала смотреть. Смотреть.
Следуя приказу Жнеи, веки Сайлы отяжелели. Захотелось спать.
Нет, спать нельзя. Бежать. Бежать от этих давящих команд, произносимых спокойным голосом, от разрушающего волю сияния серпа.
Лицо
— Ты очень сильная. Сопротивляешься и моим снадобьям, и этой маленькой игрушке. Но все уже кончено. Теперь твой мозг — пустой сосуд, который я могу заполнять, чем пожелаю. Говорят, это не такое уж неприятное состояние. Я тебе почти завидую.
Сайла попыталась выдавить из своего горла хоть какой-нибудь звук, чтобы Жнея почувствовала всю ее ярость, всю решимость вернуть контроль над собой. Руки ее сжимались и разжимались, ногти царапали каменный пол.
Жнея отступила на полшага.
— Невероятно. Ты видишь? Слышишь? Я никогда…
Она оборвала фразу, на лице вновь появилась решимость.
— Встань. Встань, Сайла!
Серп расплывался перед глазами, мерцал, манил. Сайла поднялась.
Последовали другие команды. Сайла прошла по комнате, села, поднялась снова.
Жнея торжествовала, не сомневаясь в своей победе.
— Если бы у меня было время поработать над тобой, ты бы стала ценнейшим достоянием Церкви. Ты чересчур упряма, Сайла. Сейчас я — Церковь. Все, чему тебя учили, что тебе внушали, сосредоточено во мне. Я — Мать. Я — Церковь.
Одил повторяла последние слова вновь и вновь, медленно раскачивая серпом перед неподвижными невидящими глазами Сайлы.
Наконец она отступила от Сайлы и отошла к окну.
— Ты нужна Церкви, Сайла. Мы вернемся на корабле в Кос, в Дом Церкви, где займемся твоими поисками. Вместе. Церковь поможет тебе. Помнишь свой катехизис? Присягу?
— Да, я присягала Матери, я — целительница.
— Правильно. А кто есть Мать? Кого ты видишь при слове «Мать»?
— Жнея. Одил. Тебя.
— А Церковь? Кто есть Церковь?
— Ты. Мать.
Поведение Сайлы полностью удовлетворило старую женщину.
— Отлично. А то я вдруг забеспокоилась. Серьезно забеспокоилась. Никто еще так не сопротивлялся моим снадобьям. Никто из живущих, — она перешла на деловой тон. — Обычно в это время ты навещаешь черную женщину, Тейт; сделаем это и сейчас. Запомни, ты осталась в точности такой, как прежде, только теперь служишь Церкви через меня. Новый путь твоих поисков — секрет Церкви. Следует хранить его. Понимаешь?
Сайла кивнула и вышла из комнаты вслед за Жнеей, покорная и опустошенная.
Доннаси, вся в припарках от пояса до макушки, лежала на кровати, вытянувшись на спине. Услышав, что к ней пришли, Тейт осторожно, чтобы не растревожить раны, подняла руку и сняла повязки с лица. Жнея отослала служанку, девушку из Избранных, за дверь и подошла к кровати.
Наклонившись, глядя Тейт прямо в лицо, Одил произнесла:
— Я знаю тебя, Доннаси Тейт. Сайла рассказывала о тебе.
На сильно изувеченном лице появилось нечто, напоминающее улыбку. Это движение стоило Тейт больших усилий. Один глаз полностью закрывала большая опухоль, второй превратился в узкую щелочку. Крупные израненные губы распухли, как поломанные пальцы. Темная кожа блестела от пота и жидкости, стекавшей с примочек, от нее шел густой запах трав. Здоровый глаз поблескивал, отражая свет, словно догорающая свечка.