Странники между мирами

Ленский Владимир

Талиессин все еще не понимал, о чем речь.

— Это правда, — простодушно сказал он, — вот и стряпуха у нас говорит, что раскосые глаза — воровские, и что от эльфийской крови доброго не жди: того и гляди, утащит пирожок из общего блюда!

Он полагал, что собеседник сочтет шутку удачной, но тот омрачился еще пуще прежнего.

— Ты, дружок, уходи, — проговорил он, — и дорогу сюда забудь. У меня, кроме сына, есть еще дочь, тебе с ней и вовсе незачем знаться.

Талиессин наморщил нос: у него и в мыслях не было знаться с девчонкой, да еще младше его на пять лет!

— Ну, прощай, — повторил мужчина. — Уходи же и не возвращайся.

Талиессин

так удивился, что не ощутил в первое мгновение даже обиды.

— Вы прогоняете меня? — переспросил он. — Но за что?

— Да ни за что! — с досадой сказал его взрослый собеседник. — Просто уходи. Мне не нужно, чтобы в моей семье знались с Эльсион Лакар, вот и все. Ты ведь порченый.

— Как это? — немеющими губами вымолвил принц.

— Да так! Ну вот сам на себя погляди! Кто ты такой? Человек? Нет! Не бывает таких людей... У тебя и сложение нечеловеческое, и лицо странное: точно норовит уместиться в узкой полоске битого зеркала...

Талиессин замолчал, предоставляя мужчине говорить все, что тому вздумается.

А того так и несло:

— Говорят, будто от вашей крови наша земля плодоносит. Так, да не так! Сколько в тебе этой крови? Одна капля. Откуда ты знаешь, что этой капли будет довольно, чтобы напоить все Королевство? Говорят, будто все подсчитано. Мол, ты еще можешь называться Эльсион Лакар, а твои дети, рожденные от простой женщины, уже перестанут быть эльфами. Ха! А известно ли тебе, что для каждого нового поколения королей этот срок отодвигался на одно поколение? Во времена короля Гиона считалось, что внуки его больше не будут Эльсион Лакар...

Он замолчал, а затем более мирным тоном заключил:

— Прощай — будь счастлив, если можешь. Я на тебя зла не держу.

Талиессин так и не проронил ни слова. Развернул лошадь и скрылся за поворотом.

Несколько месяцев после этого он не покидал дворца. Читал книги, отказывался от прогулок. Королева пыталась дознаться о случившемся, но Талиессин упорно молчал. Только пожимал плечами да иногда ронял слово-другое о том, что с книгами интереснее, чем с живыми людьми.

Королева терпеливо выспрашивала принца о его друзьях. Он отвечал — «дураки» — и безнадежно взмахивал рукой.

Он попросту не смел открыть матери правду. Ему было невыразимо стыдно. День за днем, ночь за ночью всплывал в памяти тот разговор. Стыдным было все: и дурацкая радость Талиессина при виде отца приятеля, и то, как тот запросто велел принцу уезжать и не возвращаться, и то, что он говорил о крови Эльсион Лакар, и собственное молчание принца. В мыслях Талиессин произносил ответные речи, одна остроумнее другой, и все они уничтожали злого человека с его оскорблениями.

Но пережитой позор был только частью причины, по которой Талиессин замкнулся. Принц боялся, что королева, узнав о выходке простого горожанина, накажет гордеца. Несколько лет назад по личному распоряжению королевы был повешен один человек. Казнь была публичной, и принц видел ее. Столицу не стали осквернять подобным действом; виселицу поставили за стенами города. Королева стояла на крыше возка, вровень с помостом, и Талиессин почти не отрывал от нее взора. Эльфийская королева предстала перед народом в редчайшем своем обличье: она гневалась, расчетливо и холодно. Мальчик не знал подробностей совершенного преступником, которого вывели на казнь и поставили под петлей, лицом к ее величеству.

Зачитали приговор; прозвучали и канули навсегда имена женщин, изнасилованных и убитых тем человеком. Для Талиессина этот перечень остался пустым

звуком, мелодией без слов. Осужденный неподвижно стоял на деревянном помосте и не отрываясь глядел на мать Талиессина. Этот человек был невысок ростом, некрасив, немолод. В толпе таких сотни. Талиессин никогда не обратил бы на него внимания. Осужденный слушал приговор с тем же безразличием, что и юный принц. Посиневшие губы его дергались в тупой ухмылке. Потом вдруг что-то дошло до его сознания — он задергался, исказил лицо в плаксивой гримасе и повалился на колени. Руки его были связаны за спиной, поэтому он упал неловко и почти сразу опрокинулся на бок. И так, лежа на боку, он бил ногами по помосту и тихо подвывал.

Палач подошел, поднял его почти ласково, подвел под петлю и умертвил — умело, милосердно, как кухарка, сворачивающая шею курице.

Талиессин ничего не понял в том, за что был убит этот жалкий человек. Он запомнил только отвратительный смертный страх — и еще беспощадное лицо матери: пронзительное сияние зеленых глаз, черные рваные цветы на смуглом лице и по-детски нежные, пухлые, ярко-розовые губы, в четырех местах рассеченные крохотными темными шрамиками, традиционным знаком скорби, который королю полагалось наносить себе кинжалом при подписании смертного приговора.

Несколько раз Талиессин видел во сне, как это происходит: горожанина, который осмелился оскорбить наследника престола, хватают и вяжут, и тащат его к ногам королевы, и бросают перед ней на землю, и она узнает всю правду, и приказывает, чтобы ей подали нож. В то мгновение, когда мать подносит острие к своим губам, Талиессин с криком просыпался.

Со временем боль не утихла, но сделалась управляемой, и принц научился заставлять ее не напоминать о своем существовании. Королева объявила о необходимости завести «малый двор» — он подчинился. Королева подбирала ему приближенных, юношей из дворянских семей, — Талиессин принимал их у себя и ездил с ними вместе развлекаться. Королева, несомненно, шпионила за ним через одного или нескольких придворных — принц делал вид, будто не замечает этого.

Она все равно ничего не узнает.

По-своему он любил мать и ценил ее заботы. Но не сомневался также и в том, что она никогда не сможет его понять. Королева — прекрасная женщина, любимая множеством мужчин, начиная с консорта, отца Талиессина, и заканчивая этим немолодым главным королевским конюхом. Если не считать других. Иным довольно было обожания издалека и редких целований ее руки. Она умела бывать и милостивой, и грозной, она прекрасно управляла розами своего эльфийского тела.

Талиессин не был даже красивым юношей. Никто. «Почти насекомое», как говорил тот болтун в таверне.

Но в потаенных мечтах он был другим: широкоплечим, рослым, с весенними зелеными глазами на темном лице, справедливым королем, любимцем и любителем женщин, и обычных, и Эльсион Лакар; то он странствует, никем не узнанный, закутанный в плащ, то вершит правосудие, то устраивает грандиозные праздники... Преступники, которых он осудит на смерть, не будут щуплыми и жалкими человечишками — нет, если уж отправлять на виселицу, то отпетых негодяев, в шрамах, с мозолистыми кулаками, кипящих от ненависти до последнего своего мига. В гневе король Талиессин будет черен — кожа как ночь, глаза как трава, освещенная предгрозовым солнцем, четыре пылающие кровавые полосы через рот, и выше, и ниже губ, без всякой жалости к себе: пусть смотрят, как эльфийская кровь сползает на острый подбородок короля, как капает на землю под его ногами.