Странности любви
Шрифт:
— Мне очень интересно: как корова отнеслась к этим атласным туфелькам? Заметила?
— Еще бы! — Нефертити встала, вытирая мокрые щеки.
— Ну и как она среагировала на бабушкины туфли?
— Классно! Раньше давала ведро молока в день, а с этими туфлями стала давать ведро в месяц, — улыбнулась Таня и потянулась за косметичкой. — Ой, и правда глаза красные… Нет, вообще-то бабка у меня была будь здоров! Знаете, почему в трудные годы выжила? И детей — то есть мою мать и ее брата — от голода спасла? Ни за что не поверите!
— Да, — вздохнула Полина, — сильная личность ваша бабушка. Очень сильная…
— Ну, — согласилась Нефертити, извлекая из сумки косметичку. И, глянув в зеркало, ужаснулась: — Господи, на кого я похожа! И в самом деле рожа распухла.
— Пройдет, — успокоила ее Полина, — это не страшно — приложите мокрое полотенце. Пройдет…
Выходя из подъезда, Полина заметила метнувшуюся от Таниного окна чью-то тень. В падающем из открытых створок жиденьком свете вспыхнули рыжие вихры. Лица Полина не успела разглядеть, но была почти уверена, что оно ей знакомо.
Полина, забеспокоившись, обошла корпус, но никого не встретила и направилась дальней аллеей к выходу.
Осторожные ночные звуки леса, далекий плеск реки под обрывом, Фроськин омут. Легенда о местной красавице, утопившейся из-за неразделенной любви, вполне соответствовала этим глухим местам.
— Не спится?
Вздрогнув, Полина повернула голову и увидела выходящего из неосвещенной аллеи Александра Витальевича — в неизменном черном бушлате, накинутом на плечи, в кирзовых сапогах.
— Вы тут никого не встретили?
— Нет, — помахивая тонким ольховым прутиком, Александр Витальевич зашагал рядом. В его глазах Полина прочла вопрос, на который она не хотела бы отвечать. И она его опередила:
— Для меня срезали? — кивнула на прутик.
— Да вот, гляжу — вы к Фроськиному омуту направились, — с нарочитой лихостью стеганул прутиком по кирзовому сапогу.
— Ошиблись — к станции. Разговор с Москвой заказать.
— Не боитесь? В столь поздний час в столь дальнее плавание. Придется проводить.
— Вы слишком широко понимаете свой долг, — улыбнулась Полина, сворачивая зачем-то журнал трубкой.
— Что читаете?
— Так, воспоминания одного режиссера. Пишет, как его притесняли в застойные времена. Так расписал — слеза наворачивается. А на самом деле преуспевал и тогда, и сейчас: его внучка вместе с моей Дашкой учится. Серенький он какой-то, честно говоря.
— Сейчас модно вспоминать, даже то, чего не было. Очень удобно объяснять отсутствие таланта перегибами времени.
Исчерпав тему, они замолчали.
— Ваш сын… вы с ним часто видитесь? — прервала неловкую паузу Полина.
— К сожалению, нет. Жена
— Сколько ему?
— Скоро пятнадцать. Уже мой бушлат впору.
— Выходит, ровесник моей Дашке? Дочь решила в ПТУ поступать, ничего не могу с ней сделать.
— А мой — в мореходку.
— Муж, конечно, против, хочет, чтобы она языками занималась.
— Ваш муж, — начал Александр Витальевич и осекся. — Простите, я, наверно, не имею права задавать вам этот вопрос, но…
— Не надо, — перебила она его… — Пожалуйста, не надо. Давайте лучше поговорим… ну, скажем, за образование, как говорят в Одессе.
— А о чем тут говорить? — Александр Витальевич отвел нависшую над тропинкой еловую лапу, пропустил Полину вперед. — Какое же это образование, Полина Васильевна! Слезы, да и только!
Они вышли к остановке и увидели дымный след удаляющегося автобуса.
— Ну теперь жди! Может, пешком? — предложил Александр Витальевич. — Обувка вроде подходящая, — перевел взгляд со своих кирзовых сапог на ее "луноходы", бывшие в моде еще совсем недавно.
— Возвращались бы вы в лагерь, Александр Витальевич, — стала убеждать его Полина: домой, как она считала, ей нужно идти звонить одной, без провожатых. Примета, конечно, глупая, но так, на всякий случай. — Меня никто не похитит, честное слово.
— Одной в такую темь? И не просите!
Пошли через поле, стараясь сократить путь, но вскоре поняли, что экономия во времени им дорого обойдется.
— Ой, вот залезли-то! Поверхность прямо-таки лунная, не земная. — Полина с трудом вытаскивала из грязи ноги, рискуя остаться без своих "луноходов".
— Придется на буксир брать, — улыбнулся Александр Витальевич, взяв Полину за руку и потащив вперед. — Ой, руки какие холодные! Замерзли?
"А у него сильная рука, — удивилась Полина. — Сам вроде хрупкий, а рука — крепкая, мужская".
Ее озябшие пальцы быстро согрелись в его теплой ладони.
— Поворачиваем к дороге, Александр Витальевич! Иначе мы до утра отсюда не выберемся.
Вспухшие жилы борозд тянулись далеко-далеко, до самой станции, отмеченной жидкой цепочкой фонарей.
Картошка, судя по всему, вырыта здесь уже давно: разбросанные по всему полю картофельные пирамиды, добела отмытые дождями, зловеще проступают сквозь тьму, напоминая черепа на известной картине Верещагина.
— А ведь это безобразие кому-то выгодно. — Александр Витальевич кивнул на обреченные гнить в кучах клубни.
— Мне, например, — улыбнулась Полина, с удовольствием выбираясь на дорогу — тоже не бог весть какую, но все же не такую вязкую, как поле. — Я тут с удовольствием отдыхаю: от бесконечных заседаний, от занятий и, стыдно признаться, — от домашних дел. Безобразия, Александр Витальевич, всегда кому-то выгодны, так ведь?