Странствие бездомных
Шрифт:
Затем Владимир Николаевич опять разъезжал по делам партии. Весной 1905 года он был арестован на квартире писателя Леонида Андреева, где проходило заседание ЦК РСДРП.
Об освобождении отца по амнистии в октябре 1905 года маме сообщил их общий знакомый В. Н. Крохмаль. Она в это время была в Одессе. Сообщил не в письме, среди прочих новостей, а послал телеграмму. Видно, брачный союз моих родителей был уже признан друзьями. Официально же брак так и оставался незаконным, так как оба они не были разведены (с первой женой Эммой Г. отец расстался в конце 1890-х).
Союз двоих в жизни, полной опасностей, тревог и разлук. Супружество без дома, без уверенности в завтрашнем дне. Страх друг за друга, вероятно, крепил и обострял их чувство.
Для матери в этой любви открылось новое, ранее не изведанное —
В мамином альбоме есть любительская фотография: родители снялись вместе с друзьями на опушке леса во время прогулки. Судя по всему, где-то на юге. На снимке изображены две пары и «одинокая» дама. В одиночестве оказалась Елизавета Ивановна, жена Леонтия Ивановича Радченко. Легко догадаться, что фотографом был именно он, не оставивший своего юношеского увлечения и в зрелые годы. Группа рассыпалась по опушке: мама рядом с тетей Лизой, особняком держится Розалия Самойловна, жена Крохмаля, — Рузя, как звала ее мама, — а позади дам стоят мужчины: Крохмаль и Розанов. Оба в косоворотках навыпуск, с поясками, но в шляпах (мода на косоворотки еще не прошла). Высокий худой господин в клетчатой рубашке — мой отец. Удивительно четко получились лица, особенно у мужчин, стоящих в тени (любительскому снимку без малого девяносто лет). Вероятно, в присутствии Леонтия Ивановича мои родители не афишировали свои отношения, о которых были осведомлены друзья.
Они любили друг друга и были счастливы, не задумываясь о том, что не принадлежат себе, не могут иметь даже того малого, что имеет каждая птица: ветки, кочки для гнезда. Судьба их не зависела от них самих: ее определяла саморастущая Великая Идея и другая, более реальная сила, грозящая сиюминутной опасностью, — полиция и жандармы.
Для мамы новая любовь открывала неведомые ранее духовные богатства и тонкие оттенки. Любовь в первом ее браке походила на простую гамму, а новая любовь звучала, как музыкальное сочинение. Мама считала, что это «любовь на всю жизнь».
Вернемся к событиям того времени. В конце 1905 года родители вновь встретились — в Петербурге. Отец вышел из тюрьмы, мать вернулась из Одессы — амнистия коснулась и ее. Не надо скрываться под чужим именем. За полгода пребывания в Одессе она увидела и пережила много страшного. Волнения революционного 1905 года: забастовки в порту и на Пересыпи, восстание на броненосце «Князь Потемкин», стрельба — ружейная на улицах, артиллерийская с моря, и напоследок — чудовищный еврейский погром в городе, особенно жестокий в тех районах, где жили еврейские рабочие, с которыми мама общалась. Любовь Николаевна говорила, что была совершенно больна от страшных впечатлений. Думаю, одесские потрясения укрепили в ней отвращение к насилию. Оказавшись в эпицентре сражения двух сил, она преодолевала молодые свои взгляды на методы революционной борьбы.
Мама приехала в Питер в ноябре, но и месяца они не провели вместе, как отец был арестован на заседании Петербургского Совета рабочих депутатов, проходившем в Вольном экономическом обществе. Он провел несколько месяцев в Крестах, отбыл срок. И опять они «в работе», обоих избрали на объединительном съезде РСДРП в Центральный Комитет. Мама отдала в Музей революции фотографию из альбома, сделанную в то время:
В конце лета 1906 года Мартын отправился в Харьков представителем ЦК РСДРП на конференцию южных социал-демократических организаций. Конференция в полном составе была захвачена жандармами прямо на заседании (вероятно, это было предательство). Арест произошел, по словам мамы, в августе. Опять Кресты, следствие, а весной 1907 года отца освободили под залог до суда, как и многих других обвиняемых. Надо было внести немалую сумму — тысячу рублей. Мама писала, что они с трудом по частям смогли собрать такие деньги. Я считала, по рассказам родителей, что деньги дал Алексей Александрович Тарасевич, друг отца, помещик, сочувствовавший социал-демократам и помогавший движению. У его жены было имение на Волыни — Иваново, где отцу случалось недолго отдыхать. Сейчас услышала другую версию: деньги племяннику дал Василий Васильевич Розанов, тогда уже известный писатель. Впрочем, спорить тут не о чем: мамины слова «с трудом собрали» могут означать, что деньги занимали у разных лиц.
Недолгая свобода, да и свобода ли в ожидании суда? Суд был назначен через два месяца; легкого приговора, по мнению юристов, ожидать не приходилось: отцу грозила каторга. Тарасевич уговаривал на суд не являться — Бог с ними, с деньгами, Владимир Николаевич отдаст, когда «разбогатеет». Но отца долги тяготили, и на суд он отправился.
Опять расставание, разлука, и, может быть, надолго. Мама очень беспокоилась: отец болел, каторга может просто убить его. Однако судьба сжалилась — суд был отложен до 1908 года, потому что большинство отпущенных под залог не явились.
Но родителям не до отдыха, спасибо и за то, что они сейчас вместе. Партийные газеты закрыты, социал-демократическая фракция Государственной думы арестована, «свободы», которыми поманил 1905 революционный год, — малое движение вперед к переменам — кончились; наступила реакция. Революция вновь уходит в подполье.
Незаметно подошел срок вновь назначенного судебного рассмотрения по делу захваченной в Харькове конференции. Отец собирался явиться, мать тревожилась — у него опять обострение. Туберкулез более всего косил в России бедных и подпольщиков-нелегалов, людей бездомных, неустроенных. Тарасевич опять упрашивал не думать о деньгах — ведь суровый приговор может лишить отца не только свободы, здоровья, а самой жизни. Наконец уговорили, убедили. Отец вновь переходит на нелегальное положение, скрываясь от суда.
Началась новая «охота», опять он в розыске. В Департаменте полиции составлялись списки «политических», бежавших, скрывающихся, ушедших от ареста, дознания или суда. Списки эти печатались, рассылались «господам губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам» и др. по всем губерниям, городам. Имена «розыскных» сопровождались данными: год и место рождения, описание внешности, сведения полицейского наблюдения, сроки и места заключения, ссылок, партийные клички и пр.
«Розанов Владимир Николаевич, сын действительного статского советника, имеет клички Мартын, Абрам Моисеевич, Сербский, родился в Нижнем Новгороде, вероисповедания православного, бывший студент Московского университета… скрылся перед обыском в его квартире». Это из «розыска», опубликованного в 1904 году по делу о Центральном и Киевском комитетах РСДРП. [13] В новых розыскных списках должны были прибавиться и новые провинности отца: «уклонение от суда» и «сокрытие местопребывания».
13
См.: Тимонин А. Мы о них не знали. История одной находки / «Известия». 1984. № 12.
Приманка
Отец уехал в Москву, где жил по паспорту фельдшера Ивана Трофимовича Нефедова. Фельдшер был в приятельских отношениях с Тарасевичем, работал на медпункте при сахарном заводе, неподалеку от имения последнего.
Отец рассказывал, что обозленные жандармы искали его на этот раз особенно настырно. Ему приходилось часто менять ночевки, раза два его чуть не схватили, выследив на улице. Наконец полицейские придумали, где устроить ему ловушку, и были уверены, что он попадется.