Странствие бездомных
Шрифт:
Дворянством своим гордилась Надежда Ивановна, о чем со снисходительной улыбкой поведал нам сам Розанов. Гордиться этой каплей дворянской крови было бы смешно даже в наше время, когда стало модным выискивать в своей родословной хоть малый дворянский «корешок».
В разговоре с Виктором Григорьевичем Сукачом я позволила себе высказаться об Иване Шишкине с легким пренебрежением и насмешливостью, на что В. Г. неожиданно сказал: «Думаю, что именно от него, Шишкина, в розановском роду и появились черты артистизма». Уточнять я не стала, мне вроде от этого прапрадеда ничего не нужно, но потом все же стала размышлять на подсказанную мне тему и вот к
Артистизм — это способность играть, преломлять жизнь в своем воображении. Играют дети, способность к игре сохраняют некоторые взрослые. Игра есть создание воображаемого мира, воображаемых ситуаций, возможных в жизни или даже от жизни весьма далеких. Играют роли великие артисты; ведут свою игру, меняя облик, мелкие и крупные мошенники, а то и политики. Допускаю существование «игрового» гена, это что-то вроде дрожжей, энергетического толчка, побуждающего к игровому действию. Действие, конечно, может быть разным. Можно, например, вообразить себя ревизором (Хлестаков), представить крупным финансистом (Мавроди), изображать депутата (Жириновский) — и всё это будет игра, всё свидетельствует о наличии «игрового» гена. Приведенные примеры — проявление игровой энергии низшего ряда, а «игровой» ген побуждает к игре и в высшем ряду — к творчеству, к созданию художественных ценностей. Все зависит от того, куда этот «игровой» ген попал, какому человеку достался. Глубокую и богатую душу «игровой» ген пробуждает к творчеству, скудную и мелкую побуждает к авантюрам и пакостничеству.
Возможно, и прав Виктор Григорьевич, приписывая столь важную роль такому неважному (на мой взгляд) человеку, как мелкий дворянин Иван Шишкин. Может, и пошел от него «игровой» ген через дочь его к внуку Василию Розанову. Может, и досталось от него что-то правнуку Владимиру. Недаром Василий Васильевич ощущал в «племяннике Володе», которым любовался и о котором тревожился, родственную душу, когда общался с ним в его отроческие и юные годы. Конечно, артистизм в моем отце присутствовал от рождения (он замечательно рисовал, имел способности литератора), но все это было заглушено, когда он предался революции. И Василий Васильевич сокрушался об этом непрестанно.
Мой отец до конца своей жизни так и не узнал Розанова — писателя и философа, не смог оценить его в самом главном — его творчестве. А я, так мало с ним знакомая, даже не пытаюсь его оценивать. Я просто припала к страницам «Уединенного», «Мимолетного», «Опавших листьев» и, подбирая листок за листком, наслаждаюсь этой своеобразной прозой, «сиюминутными» мыслями, многие из которых мне дороги и близки. И я понимаю, что Розанов — большое явление в русской культуре, на долгое время закрытое от людей ком-надзором.
Великая заслуга моего деда перед Россией в том, что он спас Василия Розанова, Розанов же всю жизнь старался спасать Россию. Можно не разделять всех его взглядов, но нельзя отказать ему в том, что он постоянно думал о стране, о сохранении природы, о просвещении народа, о значении семьи. Розанов писал и говорил об этом, пробуждая и будоража общество; открытость и непосредственность его не оставляли людей равнодушными. Даже в глубоком самопогружении Розанов думал и беспокоился о будущем нашей Родины.
И это объединяет всех нас.
Глава XI
Беспечная моя юность
Проходят в памяти годы: я росла, взрослела, расширялся мой кругозор, новые люди входили в мою жизнь. С этих страниц начинается рассказ о моем отрочестве
Двадцатые годы, мы живем в Москве, вернувшись после трех лет отсутствия.
В жизни страны это десятилетие разделилось на две части: первая — нэп, передышка от потрясений и лишений, вторая — возвращение к большевистскому «эксперименту», но теперь уже с новым вождем, Сталиным. Впрочем, тогда эти перемены меня не занимали, я просто жила и радовалась жизни, не замечая того, что происходит в стране, не задумываясь над тем, в каком государстве живу. Счастливый возраст: ощущение себя в центре вселенной, удовольствие от постижения своего Я.
За годы работы над этой книгой я расшевелила свою память, и она уже без моих усилий сама доставляла мне из глубины лет подробности, которые я потом добавляла в эту рукопись.
Тем, кто спросит: «К чему эти подробности?», отвечу: для меня жизнь, при всем понимании ее глобальности, состоит из подробностей и без них просто не существует. Вот мне и хочется вспомнить все до мелочей. Хочется также воскресить в памяти людей, пусть только мелькнувших рядом с нами, по возможности назвать маминых знакомых — в большинстве это люди, пропавшие в безвестности и забытые. Пусть же хоть так выглянут из небытия.
Мама получила в начале 1922 года по ордеру две комнатки в общей квартире. Две большие занимает семья Петра Гарви, маминого знакомого, тоже меньшевика. В пятой живет старая дама с желтым восковым лицом и злыми глазками под завитушками черного парика, может, бывшая хозяйка квартиры — Пиковая Дама.
Прекрасный дом предвоенной постройки, с комфортными квартирами, стоял в переулке на Плющихе — в Большом Трубном. Дом сохранял тогда еще свое убранство: беломраморные ступени, ведущие на площадку бельэтажа, где стоял светильник — бронзовая женщина с факелом в руке; массивные дубовые двери с медными кольцами на пластинах вместо ручек, цветные витражи в окнах, отделяющих парадную лестницу от двух черных. Дизайн в стиле модерн, дорогой материал отделки — жилище для обеспеченных людей среднего слоя.
Недавно я навестила этот дом, где продолжали жить знакомые. Увы, он не избежал общей участи «ничейного» имущества: дубовые двери окрашены суриком, фигура с факелом-фонарем исчезла, медные ручки-кольца заменены простыми железными, белые ступени выщерблены, вместо витражей — пыльные стекла, через которые видны черные лестницы с мусорными ведрами.
А тогда, девочкой, я входила в дом, как в сказочный замок! Правда, за дверью квартиры роскошь кончалась. В большой передней — чей-то ненужный хлам, паркет — серый от мытья. В общем, коммуналка, общежитие бездомных.
В квартире происходили перемены: уехали за границу Гарви, в одну из их комнат перебрались мы с мамой, в другую вселился с семьей учитель словесности Д. П. Жохов (Дмитрий Павлович преподавал в нашей школе), Пиковая Дама перебралась в две маленькие, а в бывшую ее, большую, поселился сотрудник ГПУ Чикин с супругой. Население квартиры еще будет меняться, как во всех коммуналках, — жилплощадь не терпит пустования. Помню, к примеру, кратковременную жиличку, появившуюся после исчезновения Пиковой Дамы (вероятно, умершей). Миловидная женщина с грудным ребенком на руках, с папироской в губах, на голове красная косынка. В комнате у нее топчан и один стул. Целыми днями ходит она по коридору и кухне, а за ней, как привязанный, таскается очарованный Чикин, когда свободен от дежурства, а жена на работе. Кто она была, эта горе-мамочка, родившая где-то на перепутье?