Странствие по таборам и монастырям
Шрифт:
К тому, что их собираются гримировать и переодевать (а это означало участие в съемках), никто из них не был готов, но Фрол и Август предвкушали алкоголь по советской цене, а Це-Це, в свою очередь, всегда полагал, что весь мир втайне интересуется его персоной и всегда интересовался, но до поры до времени скрывал свой грандиозный интерес.
– А зачем, собственно, вы собрали здесь всех этих фантомных царей, самозванцев, сумасшедших, страдающих манией величия, и прочих фриков? – спросил Це-Це, обращаясь к кинорежиссеру с таким независимым, трезвым и снисходительным видом лица, как если бы сам он не имел никакого отношения к перечисленным созданиям. Но, как сказано в стишке:
На дне мироздания Лежало создание. И– Я вам расскажу. Здесь все непросто, – ответил кинорежиссер. – У меня тут не только лишь восседающие на незримых тронах и распухающие до размеров космоса, есть и уменьшающиеся, тающие: Принц Атома, Принцесса Волна и Княгиня Частица, Король Кварк и Королева Нейтрино. А впрочем, неважно. Сейчас нет времени на все эти россказни, хотя каждый из них по-своему очень и очень… Сейчас немедленно одеваться – и в гримерную! Стол возьмите с собой. Повторяю: стол должен находиться при вас постоянно.
Прыгунин внезапно исчез, но нашими друзьями сразу же плотно занялись его сотрудники. Сначала явились две пухлотелые близняшки в возрасте, в очках, устало-ехидные, с крошечными коротко остриженными головками на толстых телах. Они привели наших героев в огромный гардероб, где висели только советские одежды: там Це-Це переодели в некое подобие академика конца сталинской эпохи: серый костюм, галстук с квадратиками, вязанная на спицах жилетка под костюмом со стеклянными гранеными пуговицами, маленький черный берет, войлочные туфли, очки в светло-янтарной оправе с простыми стеклами. Затем его загримировали, состарив. Лицо натерли каким-то желтым составом, от чего оно как бы съежилось, волосы аккуратно расчесали и мазнули по ним седой краской. Под носом появились крошечные седые усы, а на подбородке возникла столь же крошечная бородка, тоже седая, но не лишенная упрямства.
Все это, как ни странно, сообщило Царю младенческий и жалкий вид: с него слетела его осанка самодержца, присущая ему, когда он щеголял в черной футболке (на груди бежала стая волков под луной) и гороховых мешковатых штанах с крупными полурваными карманами на коленях. Теперь из зеркала на него смотрел сумасшедший, извращенный маразматик из разряда тех, что заводят девочек в подъезд. Но жирные близняшки полагали, что именно так, а не иначе должен выглядеть советский академик-ядерщик, вообразивший себя Царем Всех Цыган.
В том же духе одели и загримировали Фрола и Августа, только роли им причитались помоложе (хотя возрастом они превосходили Це-Це). В приличных белых рубашонках с галстуками, заправленными в треугольные вырезы джемперов-безрукавок, они должны были изображать ассистентов Цыганского Царя, но их красные лица и соломенные волосы в сочетании с этим прикидом придавали им вид не столько советских лаборантов, сколько английских футбольных фанатов из провинции, прилично одевшихся для визита в паб и еще трезвых, но при этом в их скромном ретроспективном одеянии, в их причесанных вихрах – во всем этом сквозило обещание, что паб будет разнесен вдребезги.
Затем им сообщили, что во внутренней зоне запрещается употреблять современные словечки (кто-то даже раздал им список запрещенных к употреблению современных слов, занимающий в распечатке четыре листа). Была еще серия подготовительных процедур, которые они прошли, как спящие. Их заставили подписать документ о неразглашении, где они обязались хранить в тайне все увиденное, услышанное и пережитое во внутренней зоне, причем за нарушение этого правила им обещали расстрел. Ребята весело подписались, полагая, что документ, конечно же, бутафорский: бумага была помечена какими-то советскими штампами и датирована одним из летних месяцев 1966 года.
Наконец их подвели к пропускному пункту, где осуществлялся переход во внутреннюю зону. Здесь стояли охранники уже не в современных униформах. Впрочем, 1966 году эти униформы тоже не соответствовали: охранники были одеты как энкавэдэшники времен Большого террора – подпоясанные гимнастерки, синие галифе, фуражки с синими околышами. В тридцатые
Впрочем, Цыганскому Царю было нассать на обоссанного Босса, ему на всех боссов было нассать, и мундиры легендарных служб ужаса его никогда не радовали и не возбуждали. И вообще, если вы решили, что это повесть о кино, то вы глубоко ошибаетесь. Нашему повествованию просто придется последовать за Цыганским Царем во внутреннюю зону огромного бутафорского ящика, где никогда не расщепляли атом. И все же некая радиация присутствовала в воздухе – такую радиацию, пожалуй, не засечет счетчик Гейгера, разве что счетчик Хайдеггера смог бы ее засечь, да еще чувствительный к флюидам зла юродивый заходил бы ходуном – а во внутренней зоне псевдо-Курчатника собрали целую коллекцию таких юродивых, и все они так или иначе ходили ходуном. Всех этих сочных фриков (чья природная патология умело подогревалась искусственной ситуацией, созданной для них кинорежиссером) Це-Це еще не видел, но он уже чувствовал их близость в пространстве. Но его не трясло, даже не потряхивало: сердце неожиданно оказалось заключено в алмазную скорлупу невозмутимости. Откуда бы взяться такой скорлупе? Неведомо.
И все же Це-Це не без трепета переступил границу, отделяющую мир живых от мира символических мертвецов, под угрюмым и цепким взглядом рослого цербера в гимнастерке и синих галифе, которому Цыганский Царь предъявил бутафорский пропуск. Неторопливо изучив пропуск, псевдочекист распахнул перед Це-Це облезлую деревянную дверь, похожую на дверь клозета в старой коммуналке. С образом выдающегося научно-исследовательского института эта дверь никак не вязалась.
Це-Це шагнул внутрь, сжимая в руках потертый кожаный портфель, который ему вручили. Внутри царила атмосфера почти откровенно тюремная: мрачные узкие коридоры, стены, выкрашенные до середины темно-бурой, а сверху – синей краской, тусклые лампы, цедящие свой свет сквозь решетчатые намордники. Чекисты стояли навытяжку на сгибах и в изломах коридоров.
Це-Це бы, возможно, совсем скис от всего этого, но за ним шли Фрол и Август, которые несли стол.
Из тьмы выступило им навстречу чье-то лицо – лицо женщины… даже девушки, видимо, молодой, но отмеченной генной деформацией: лицо напоминало осетра или птицу. Тонкий костистый нос словно бы увлекал за собою вперед прочие ее черты, влажный безвольный рот старательно произносил слова, но трудно было понять их, когда же иссякала потребность в словах, рот оставался растерянно приоткрытым, а на дне этого рта узко и ровно лежал не вполне человеческий язык. Большие выпуклые глаза взирали совершенно отстраненно, шея была слегка изогнута, как гриф скрипки, – словом, она принадлежала к тем птицеголовым существам, которые встречают умерших на границе мира теней. Она проводила их к лунному окошку, где чьи-то руки выдали им энное количество советских денег (это были копии, сделанные на цветном принтере), а также каждому причиталась коробочка папирос «Север», где над синими ледяными горами восходило синее солнышко, и спички, произведенные на спичечной фабрике «Гигант» в городе Калуге. Все эти ностальгические объекты не вызвали ностальгических чувств. Наивный кинорежиссер, придумавший этот маскарад, полагал, видимо, что папиросы давно ушли в прошлое, но Це-Це с друзьями, как и прочие парни из украинских и южнорусских городов, спокойно курили папиросы в реальной современности, добавляя в табак немного плана или же забивая гандж в пустые гильзы чистяком. Вот разве что «Север» действительно не попадался в продаже, исчезли «Казбек» и «Герцеговина Флор», но оставались еще на радость молодежи «Беломор», «Ялта», «Сальве», «Богатыри» и даже появился новенький остроумный «Порожняк» – папиросы без табака, в красно-желто-зеленых или черных коробках с серебряным паровозиком.