Странствие по таборам и монастырям
Шрифт:
Затем птицеголовая девушка проводила их в «отдел кадров» – здесь все выглядело как в 1937 году, только портрета Сталина не хватало: за широким столом, в свете зеленой лампы сидели два пожилых кагэбэшника с усталыми лицами и прихлебывали чай из стаканов в подстаканниках. В этом кабинете Це-Це попросили заполнить гигантскую анкету с десятками биографических вопросов, но он не стал этого делать – игра не увлекала.
– Я родился в Тибете, в цыганской семье, вскоре после рождения взошел на цыганский престол в Лхасе, и к этому мне добавить нечего, – сказал он шутливо, отодвигая от себя анкету. Кагэбэшники стали злиться и что-то бормотать про тюрьму, которая имеется у них здесь для таких вот дерзких шутников, но фарс пресекся очередным появлением Прыгунина – тот быстро вошел, одетый не по-советски, а в своей обычной одежде.
–
Прыгунин, как уже отмечалось, не производил впечатление прыгучего существа, он появлялся незаметно, тихо, быстро – выныривал, как выпадает из тьмы скомканная бумажка или измятый носовой платок, но перед ним словно бы скакали невидимые прыгучие мячи – оранжевый, лиловый и зеленый. Этих мячей не существовало в действительности, так что непонятно, отчего они окрашивались в столь определенные цвета. Схватив Це-Це за локоть с некоторым подобием трепета, кинорежиссер повлек его куда-то.
– Процедура регистрации в отделе кадров необходима, но ее можно слегка отложить, – шептал он доверительным говорком. – Сначала вам надо осмотреться, посетить буфет, познакомиться с товарищами, с коллегами… Ну и, конечно, закусить и пропустить рюмочку с дороги.
Что означало это «с дороги», оставалось неясным: видно, кинорежиссер забыл, что Цыганский Царь из местных, харьковчанин, ему чудилось, что Це-Це прибыл издалека, возможно, прямиком с вершин Тибета, где его короновали на царство.
– Я не пью, – произнес Це-Це.
– Как это не пьете? – Прыгунин даже замер, и его бледные щеки задрожали. – Совсем?
– Совсем, если речь об алкоголе.
Это сообщение отчего-то очень расстроило режиссера.
– Скверно… Вот это очень и очень скверно. Ведь вам надо как-то сработаться с коллегами, войти в коллектив. Ну и войти в роль – алкоголь растормаживает, группирует, объединяет людей, открывает душу, раскрепощает, придает индивидуальным повадкам яркость, выпуклость. Алкоголь сообщает людям кинематографичность, если уж это не профессиональные актеры. А у меня тут профессиональных актеров нет. Я на съемках данного фильма использую принцип реалити-шоу – все снимается скрытыми камерами, действующие лица должны забыть, что они на съемочной площадке, забыть о том, что они снимаются в фильме. Они должны просто жить – жить и поступать спонтанно. Сценария, по сути, нет, лишь рамка. Поэтому буфет, где наливают, – эпицентр. Туда мы и направляемся. Кстати, ваши ассистенты, товарищ Цыганский, уже там и хорошо вливаются в коллектив, общаются с другими товарищами. Здесь яркие личности, кстати. Немало и звезд – любые, кроме актеров: ученые, музыканты, художники. Да ведь и водка там по советской цене. Надо выпить за встречу. А иначе как-то не по-советски получится.
– Хоть бы даже и по тибетской, – отреагировал Це-Це (он сам был потрясен своей стойкостью, но здесь ему не нравилось, уже отчетливо хотелось съебнуть). Мы, цыгане, алкоголь не употребляем.
– Да? Вот как… Я не знал. Это очень и очень… неожиданно.
– А как вы хотите? Мы народ без территории, без собственной государственности – но это не значит, что мы архаические распиздяи. Мы всегда трезвы. Тем более я царь и стою на страже интересов и безопасности моего народа.
К этому моменту они вышли из темных переплетений бутафорских коридоров на широкий и длинный внутренний двор Курчатника. Этот двор ничем не напоминал внешний. Он был без людей, устлан гравием, вдали стояла белая «Эмка», из бордовых стен повсюду выступали массивные изваяния золоченых атлетов, протянувших над двором свои мускулистые руки, сжимающие факелы, модели атома, свитки и условные книги с пустыми золотыми страницами. Одна из рук держала даже небольшой цветной курчавый атомный гриб, похожий на кочанчик цветной капусты. Эстетика вообще никак не попадала в советскую, тем более шестидесятых годов. Скорее это напоминало монументальный бред в духе Саддама Хусейна или еще каких-то провинциальных диктаторов. Це-Це даже рассмеялся. Он хорошо знал, что такое настоящий научно-исследовательский институт советского покроя, сам в таком работал когда-то.
Прыгунин от этого смеха совсем скис. Кстати, судя по характерному блеску его зрачков, кинорежиссер алкоголем тоже не баловался, предпочитая
– Буфет там, – указал режиссер вглубь за двери, откуда слышались нестройные голоса. – Идите туда, выпейте хотя бы томатного сока, что ли.
С этими словами он исчез за какой-то дверью.
У входа в псевдонаучное питейное заведение Це-Це увидел знакомый ему письменный стол, который они с Фролом и Августом сюда притащили. На нем сидели уже несколько человек, оживленно общаясь. У всех в руках блестели солидные граненые стаканы с водкой и томатным соком. Некоторые отважно курили крепкие папиросы «Север». Слово «товарищ» (обладающее несколько змеиным свистящим звучанием) слышалось то и дело, причем это слово вызывало каждый раз взрывы веселого или циничного смеха.
– Быстро эти товарищи отвыкли быть товарищами, – отстраненно подумал Це-Це, взирая на веселящихся (отстраненность объяснялась его новым отношением к алкоголю). – Товарищами они быть перестали, но господами от этого не сделались. А кто же они такие? Точнее, кто мы такие? Граждане? Да какие в пизду из нас граждане? Чуваки и чувихи, вот кто мы такие. А еще мы челы, пассажиры, штымпы, фраера, братухи и сеструхи, пурицы, атаманы, командиры, молодые человеки, девочки и мальчики, шефы, дядьки и тетки, папани и мамани, папаши и мамаши, мужчины и женщины, уважаемые, кентяры, брателлы, перцы, телки, родненькие, пизды и хуи, пидоры и бляди, леди и джентльмены, старики и бороды, барышни и мадамы, сестры и братья, отцы и матери, девушки и парни – короче, мы предпочитаем половые различия социальным, мы живем под знаком своих гениталий, мы ебемся как дышим, а дышим как ебемся. Какие же мы после этого товарищи, господа или граждане? А я вот царь – и поэтому не ебусь. Не царское это дело – ебаться.
Такие вот матерные и вместе с тем целомудренные мысли посещали голову Це-Це, когда он наблюдал стайку хохочущих девушек, обряженных в уродливые ретроплатья, но все равно хорошеньких, с ярко накрашенными губами, в бордовых беретках – здесь вообще щедро был представлен бордовый цвет. Может, лучше сказать «бардовый», недаром в Тибете мир мертвых называется Бардо. Девушки сидели на столе, болтали ногами в бардовых туфельках и взрывались хохотом каждый раз, когда их называли «товарищ». Смешил их высокий юноша, изуродованный одеждой и гримом. Одели его под дебила-переростка – в коротковатые идиотские штаны и сандалии, в омерзительную цветастую рубашонку. Здесь он должен был изображать сына Курчатова, а тот, кажется, был дебилом. А может быть, у Курчатова вообще не было детей: отсутствующие дети иногда могут казаться дебилами.
Играющий эту роль юноша дебилом не был даже отчасти, но тем не менее присутствовала в нем также некая генная деформация, чем-то напоминающая о птицеголовой девушке, что встретила их на границе мира теней. Юноша был очень высокий, крупноликий, большеголовый, болезненный на вид, с высоким бледным лбом и мокрым подвижным ртом, в крупных очках – да, собственно, он не нуждается в описании: лицо это известно всем жителям тех стран, где изъясняются по-русски, Коля Воронов, знаменитый певец и музыкант, суперзвезда в свои юные годы, а ему едва стукнуло девятнадцать. Причем звездой он стал уже в тринадцать, резко взлетев на небосклон альтернативной попсы с мегахитом «Белая стрекоза любви»:
Белая стрекоза любви, Стрекоза в пути, Белая стрекоза любви, Стрекоза, лети!Он появлялся на экранчиках компьютеров в виде странного мальчика-ботана, отличника консерватории, доказав, что болезненность вполне может обворожить массы, и с тех пор белая стрекоза любви продолжает свой полет, а за ней летят новые хиты эксцентричного очкарика, вроде:
Мы слушаем музыку в формате midi, Мы классные ребята, мы впереди!