Странствие за Фарадоунами
Шрифт:
Наверху послышались звуки шагов — это ее пятнадцатилетний старший брат, который был старше ее на два года (хотя иногда держался так, будто на десять), встал из-за письменного стола, за которым читал книгу, и выглянул из двери своей комнаты.
— Который час, Бет? — крикнул он сверху.
— Пять, — ответила ему она. — Иди сюда, почини эту гирлянду, пока отец не пришел домой.
— Сама почини.
— Свинтус!
— Дети, не ссорьтесь на ночь глядя. У меня хватает хлопот с кормлением Джеймса и готовкой еды и без того, чтобы вы двое цапались.
Бет закончила сервировку.
— Я пока схожу наверх, переоденусь, — крикнула она в сторону кухни, — тогда, как только мы поужинаем, папа сможет отвезти меня на танцы.
— Хорошо, милая. Я погладила твое новое платье; оно на спинке стула в твоей комнате. Не задерживайся, папа может появиться в любую минуту.
Девочка отправилась к деревянной лестнице, взбегающей вдоль стены небольшой комнаты. Она любила эту
Бет уже собиралась поставить ногу на ступеньку, когда ее взгляд уловил движение за окном в стене позади лестницы. Она остановилась и наклонилась к стеклу, чтобы выглянуть на улицу. Невероятно — за окном она увидела то самое лицо, что постоянно являлось ей в снах, — лицо мальчика с речки. Она закрыла глаза, сосчитала до десяти и снова открыла, чтобы убедиться, что это не сон, однако лицо никуда не делось и продолжало смотреть на нее; горящие глаза заглядывали ей прямо в душу. Теперь греза стала реальностью, и Бет почувствовала себя странно спокойной, ведь во снах она была с мальчиком так часто, как будто знала его давным-давно. Настал момент, который она пережила несметное число раз в своем призрачном мире и поэтому точно знала, как поступить.
А Наб снаружи терзался сомнениями. Он заглянул в первое окно и, никого не увидев, осторожно перешел к следующему и довольно долго стоял, наблюдая, как Бет накрывает на стол. Вновь увидев ее, он только и мог, что ошеломленно пялиться на то, как она двигается по комнате. Она стала, конечно, старше, чем в тот весенний день, когда он впервые ее увидел, и многое в ней изменилось. Во всем ее облике появилась пленительная изящность: в том, как волосы струились по сторонам лица, когда она шла, и в том, как она заправила их за уши, чтобы не мешали, когда она, наклонив голову, раскладывала на столе приборы; в том, как она сложила руки, когда звала кого-то наверху, и в том, как сжались ее губы, когда сверху донесся ответ; и в том, как она стояла, разговаривая с матерью, заложив обе ладони в задние карманы джинсов. То были сотни маленьких особенных жестов, неизъяснимых и бессознательных, и, собравшись все вместе, они сплелись в чары, настолько обворожившие Наба, что, когда девочка посмотрела в окно и увидела его, он не сразу сообразил, что следует делать дальше. И тогда Наб вспомнил о кольце. Он стал шарить под одеждой, пока не нашел второй футляр на поясе. Дрожащей от смятения рукой он нажал на защелку, крышка откинулась, он вынул кольцо и осторожно протянул его девочке.
Увидев кольцо в его темных исцарапанных пальцах, Бет мгновенно прониклась уверенностью, что должна уйти с этим мальчиком. Кольцо сияло красками осеннего утра — именно так, как она видела в снах. Она посмотрела на встревоженное лицо мальчика, и их глаза встретились. Она видела, что он напряжен и нервничает, как и в ту первую встречу. Лохматый и дикий на вид мальчик стоял недвижно, ветерок мягко теребил обвивавшую его тело бересту и отбрасывал волосы на лицо так, что виднелись только глаза. Зверек, настоящий зверек! Тело напряжено, полно энергии, идущей из источника самой жизни, могучей и притягательной; все его существо было созвучно ритмам земли и неба. В его глазах, которые так отчаянно вперились в ее глаза, плескались грусть и недоверчивость — последствие вечной травли. Но в то же время где-то глубоко в них прятался гнев, обнаружив который, Бет испугалась — настолько громадным и непоколебимым он ей показался. «Не хотела бы я стать причиной этого гнева, — подумалось ей. — Он разрушит весь мир». Ни она, ни Наб о том не подозревали, но увиденное ею было яростью Ашгарота.
Они долго смотрели друг другу в глаза, и, поскольку иначе общаться не могли, вложили все в этот взгляд. Вдруг Бет смутно осознала, что мать зовет ее из кухни. Голос прозвучал словно бы издалека, будто через комнату, заполненную ватой, но Наб его услышал, и его лицо напряженно застыло.
Он наблюдал через окно, как она что-то крикнула своей матери; затем девочка повернулась к нему и, приложив палец к губам в универсальном жесте молчания, указала вверх по лестнице, затем снова вниз и затем к нему.
Пока Наб это обдумывал, она начала подниматься
Бет прошла мимо комнаты брата и открыла дверь в свою спальню. Она с облегчением закрыла ее за собой и на минуту-другую присела на кровать, чтобы собраться с мыслями. Теперь, когда мальчик уже не стоял напротив нее, она снова начала задумываться, не пригрезился ли ей пришелец из леса; и даже если нет, то не с ума ли она сошла, решившись убежать в эту морозную снежную ночь с мальчиком, которого она за всю свою жизнь знала не больше десяти минут. А сам мальчик! Чем дольше она раздумывала, тем более невероятной выглядела эта идея. Против нее выступали решительно все рациональные доводы, и не находилось ни единого логического оправдания тому, что Бет намеревалась сделать. Потом она вспомнила о кольце, и непонятно отчего мысль о нем странно ее успокоила. Оно не могло быть ни простым совпадением, ни частью сна. Что-то звало ее, и ей следовало идти; что — она не знала, но что-то точно звало, сомневаться не приходилось. На самом деле никакого выбора и не было, потому что, если она не уйдет, то не сможет себе этого простить до конца жизни.
Утвердившись в окончательном решении, она принялась обдумывать, что следует взять с собой. Девочка встала, подошла к маленькому туалетному столику в углу и медленно повела руками по переднему краю, а затем вдоль боковых граней. Она любила этот туалетный столик, его подарили ей на прошлое Рождество и он был первой большой, целиком и полностью ее собственной вещью. Она часами сиживала, глядя в зеркало и думая обо всем и ни о чем. Столик украшала маленькая вязаная салфетка, которую для нее сделала и подарила в прошлый день рождения бабушка, а вдоль дальней стенки и боковинок стояли все ее безделушки и личные вещи: флакончики с духами и туалетной водой, заколки для волос, тюбики с косметикой, бутылочки с лаком для ногтей. Посередине лежала деревянная шкатулка для драгоценностей, сделанная для нее отцом, когда она была маленькой девочкой; Бет грустно открыла ее и посмотрела на кучку колечек, браслетиков и бус, которые высыпались через край на поверхность столика. Под рамкой зеркала торчали маленькие фотографии — на некоторых были друзья из школы, и еще полоска фоток с ней и одним знакомым мальчиком. Несколько месяцев назад он пригласил ее посмотреть фильм в городке за несколько миль; после сеанса он повел ее в кафе, и они посидели вместе с его друзьями. В тот день она многое узнала о себе и всю ночь потом лежала без сна в постели, размышляя. Вот так Бет поглядывала на вещи на туалетном столике, а в ее голове мелькали отрывки и образы прошлого.
Теперь она их покидала, и, хотя уже несколько месяцев ее мучило неутолимое беспокойство, сейчас, в самый момент ухода, ей стало грустно. Она печально улыбнулась при виде всех этих дорогих ей безделушек; ничто из этого ей больше не понадобится, подумала она и быстро отвернулась, чтобы не заплакать. Надо написать записку для матери с отцом, ведь они, конечно же, забеспокоятся, но, может быть, ей удастся хоть немного смягчить их страхи. Бет взяла ручку и бумагу, однако слова, которые она искала, не приходили; как ей выразить то, что она чувствовала, и объяснить, почему уходит? Она сидела, сражаясь с фразами, и вдруг они явились откуда ни возьмись и, казалось, начертались сами. Они обернулись словами поэзии, ласковыми волшебными словами, наполненными трепетом и красотой, так что, когда ее родители позже обнаружили записку, приколотую к туалетному столику, даже в печали от расставания с Бет они нашли толику утешения, потому что нисколько не усомнились — девочка в безопасности и счастлива, и так будет всегда. Они это знали, потому что были из элдрон.
Когда с запиской было покончено, Бет открыла ящик туалетного столика, битком набитый одеждой. Она выбрала три футболки: зеленую, красную и черную, и три трикотажных кофты, начиная от кардигана довольно плотной вязки и заканчивая огромным лохматым джемпером, который она купила этой зимой; он был темно-болотного цвета, с красно-белой узорной полосой на груди. Натянув это все на себя, Бет достала коричневую вельветовую куртку из гардероба, стоявшего сбоку от туалетного столика, и наконец поверх всего надела темно-коричневый твидовый плащ с застежкой в виде пары львиных голов, бывший бабушкин. Его Бет подарили на десятый день рождения, потому что она, приходя в гости, им постоянно восхищалась. Идеально подходит, решила она. Помимо чисто практического аспекта, то есть, что плащ был единственным, что могло бы покрыть все эти слои одежды и что в нем было чудесно тепло, она сочла, что это подходящая одежда для прогулок по освещенным луной полям. Бет всегда чувствовала, что в плаще есть что-то особенное, аура таинственности и магии, и по этой причине ни разу не носила его раньше, предпочитая подождать соответствующей оказии. Она надела его, натянула цепочку застежки от львиной головки с одной стороны до металлического язычка сзади головки на другой и застегнула. Плащ упал вокруг нее тяжелыми складками до самого ковра на полу. Она снова покопалась в ящике с одеждой, нашла желтовато-коричневую шерстяную шапку, надела ее и подняла капюшон плаща. Бет была готова.