Странствия Афанасия Никитина

Виташевская Мария Николаевна

В записках Никитина кроме перечисления городов есть еще только запись, что около Рея убиты дети Шаусень-Али, — видимо, он присутствовал на представлении персидской мистерии о гибели Гусейна-бин-Али, внука Мухаммеда. Никитин приводит мусульманское предание о гибели потомков Мухаммеда-Алидов. «…А ту убили Шаусеня (Гусейна), Алеевых детей и внучат Махметевых, и он их проклял, ино 70 городов ся розвалило».

Далее Никитин деловито записывает, что в Таруме так дешевы финики — «батман [7] четыре алтына», что ими кормят скотину. Как видно, он считал, что Персию на Руси хорошо знали и писать о ней детально было излишне.

7

Батман —

мера веса, имеющая на Востоке различное значение, в зависимости от местности, от трех до нескольких десятков килограммов.

Русский путешественник XVI века купец Федот Котов, так же как и Никитин путешествовавший по Персии, описал виденную им в Рее персидскую мистерию о гибели Хусейна.

Мистерия справлялась мусульманами шиитского толка в первые десять дней мохаррема, первого месяца мусульманского лунного календаря. Шииты предавались печали, ходили в темных разорванных платьях, а фанатики наносили себе раны кинжалами, бичевали себя цепями, втыкали в тело иглы и т. д. Эти траурные дни установлены в память битвы при Керебеле в 680 году, когда, как говорит предание, был убит Хусейн, сын четвертого халифа, то есть преемника Мухаммеда-Али. По мнению шиитов, Али был единственным законным претендентом на престол как наиболее близкий родственник Мухаммеда. Гусейн восстал против захватившей власть мекканской аристократической фамилии Омейядов, но был убит по повелению халифа Йезда, и с ним погибли почти все его родственники. От избиения уцелели только жены Алидов и несколько детей.

Представление мистерии происходит на открытом помосте без всяких кулис и занавеса. Написана она стихами, которые актеры читают нараспев.

Русские купцы издавна торговали с Персией, вывозя оттуда главным образом шелк, а туда ввозя полотно, медь и «мягкую рухлядь» — меха. Транзит шелка по водным путям — Волге и Каспийскому морю — был гораздо дешевле, чем караванный путь. Великокняжеское правительство и московские торговые гости крепко держались за этот путь и ревниво охраняли его.

И позднее, в XVI и XVII веках, московское правительство получало множество заманчивых предложений от иностранцев, добивавшихся пропуска через московские земли в Персию и Шемаху, главнейшие тогда рынки шелка-сырца. Но боярская дума на все домогательства обычно сухо отвечала, что в «шахову землю дороги никому давать не велено». А если люди были нужные, с которыми ссориться было невыгодно, как, например, англичане, их старались отговорить, внушали им, что, мол, «в Персию и иные восточные государства английским гостям ходить страшно», что на Волге «многие воры воруют», или утверждали, что «и русские люди нынче в Персию ходить перестали».

Знакомство с Персией не по книгам, а по рассказам бывших там людей отразилось и в нашей письменности, например в заметке о землях за Араратом, помещенной в сборнике XVI века «От книг божественных чтение».

Обменивались русские и посольствами с Персией. В 1475 году посол Ивана III Марко Руффо был в Тебризе у Узун-Хасан-бека вместе с венецианскими послами Иосифом Барбаро и Контарини. Можно предположить, что московское правительство направило туда своего посла для улаживания каких-нибудь торговых дел.

Об оживленной торговле с Персией и другими странами Каспийского моря писал и Сигизмунд Герберштейн, приезжавший в качестве посла германского императора в Москву при сыне Ивана III Василии Ивановиче. Он рассказывает, что в Дмитрове жило очень много богатых купцов, которые привозили товары с Востока Каспийским морем и Волгой и отправляли их потом в города Московского государства.

Посетил Никитин и Бахрейн, небольшую группу островов у аравийского побережья Персидского залива, в «Катобагряиме, где ся жемчюг родить». Местные жители говорят, что у них на островах «земля — серебро, а море — жемчуг». Венецианский географ и путешественник Бальби рассказывает, что лучший жемчуг добывается именно здесь; в Маскате же, по его словам, опасаясь рыб (то есть акул), которые «жестоки к человеку так же, как он к невинным устрицам,

жители не решались ловить жемчуг». Он же сообщает легенду о том, как «родится жемчуг». В апреле раковины поднимаются на поверхность воды и принимают на себя капли дождя. Затем они опускаются на дно моря, и к началу лова, в июле, эти капли затвердевают и превращаются в жемчуг.

Бахрейнский жемчуг считался тогда лучшим и почти весь доставлялся на продажу в Ормуз. Из Ормуза он распространялся по всему миру, попадая и на Русь, где «гурмыжские зерна» были в большой цене.

Бахрейнские острова очень живописны. Море кругом так прозрачно, что невооруженный глаз ясно видит глубину кораллового дна. Новейшие изыскания открыли на островах памятники глубокой древности; здесь бывали, а может быть, и господствовали когда-то финикияне, вавилоняне, а затем персы.

Начиная с Ормуза, или Гурмыза, как звали его тогда на Руси, записки Никитина становятся более интересными. Чувствуется, что путешественник попадает в «незнаемые» на Руси края, и если и известные, то только понаслышке.

Ормуз — маленький бесплодный островок Персидского залива в нескольких километрах от берега. Благодаря своему географическому положению он долгое время — несколько столетий — был центральным пунктом торговли между отдаленнейшими странами Востока и Запада. Сюда привозились индийские товары, и отсюда начинались регулярные переходы к Черному морю, Константинополю, в среднеазиатские страны и через Ширван на Русь.

Вопреки тяжелым естественным условиям, палящей жаре, почти полному отсутствию источников пресной воды и т. д. на этом небольшом скалистом островке возник богатый, роскошный город, за обладание которым боролись персы с арабами, а потом англичане с португальцами. Про Ормуз говорили, что «если бы мир был кольцом, то Ормуз был бы перлом в нем».

«Гурмыз же есть пристанище великое, всего света люди в нем бываютъ, и всякы товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть все», — пишет Никитин.

По свидетельству путешественников, Ормуз был городом роскоши и удовольствий и ужасающей нищеты. Несмотря на все бесплодие почвы и отсутствие воды, которую местные жители привозили в барках с материка, здесь цвели роскошные сады. Нигде знатные и богатые женщины не носили столько драгоценностей и таких роскошных тканей, как в Ормузе. По ночам в городе гремела музыка, пиры следовали за пирами. В то же время сотни ремесленников и бедняков погибали от безводья и болезней.

Самым страшным врагом ормузских жителей была жара. Досталось от нее и Никитину. «А в Гурмызе, — пишет он, — есть варное (палящее) солнце, человека съжжет». Но опыт научил жителей, как бороться с жарой и смертоносным самумом, от которого пряталось все живое. Днем улицы города покрывались коврами и циновками, чтобы ноги не прикасались к раскаленной почве, над улицами натягивались ткани, создававшие искусственную тень; на перекрестках стояли верблюды с водой. Когда начинался самум, жители залезали в искусственные водоемы и сидели в них до тех пор, пока не стихал палящий ветер.

Интересно в записках Никитина то место, где он говорит о морских приливах, наблюдавшихся им на Ормузе: «…а Гурмыз есть на острове, а ежедень поймаетъ его море по двожды на день».

«В Гурмызе был ясми месяць, — пишет Никитин, — а из Гурмыза пошел есми за море Индейское по Белице дня в Фомину неделю, в таву [8] с коньми». Среди этих коней был и дорогой жеребец, купленный Никитиным в Персии.

Из Ормуза Никитин выехал 9 апреля 1469 года. Судя по тому, как он старался сократить расходы, как сетовал на дороговизну еды, средств у него было не много. Его чуть не полуторагодовые торговые скитания по Персии, видимо, не увенчались большим успехом, и на Русь еще не с чем было возвращаться. Тем не менее остатки спасенных ценностей Никитин, видимо, сумел пустить в оборот и приобрел коня.

8

Тава — даба, вид небольшого судна.