Странствия Лагардера
Шрифт:
И принцесса, отринув многолетний траур, отправилась на празднества, устроенные Филиппом Орлеанским; Лагардер, которого объявили вне закона, прорвался к ней через цепь гвардейцев, – но, к сожалению, один, без девушки, ибо Пейролю удалось наконец похитить ее.
Тогда шевалье, в присутствии регента и перед всем двором, воскликнул, схватив за руку принца Гонзага: «Это моя отметина! Я узнаю ее!»
Никто не посмел поверить в виновность принца, стоящего на вершине славы и могущества. Обвинение, брошенное ему в лицо, обернулось против смельчака, ибо Гонзага, многоопытный и хитроумный игрок, не
Огненной палате было предписано рассмотреть дело Лагардера, обвиненного в убийстве герцога Неверского и в похищении его дочери.
Казалось, все рухнуло, и бедный шевалье был обречен.
Но любовь оказалась сильнее.
В долгих беседах с матерью юной Авроре удалось доказать, какая удивительная самоотверженность таилась в сердце осужденного.
Лагардер был приговорен к смерти, но на семейном суде он возгласил:
– Я обещал, что принесу свидетельство Невера. Час настал! Мертвый заговорит! – Затем, указав на свиток в руках принца Гонзага, он вскричал: – На этом пергаментном листе, где сделана запись о рождении дочери Невера, вы найдете имя его убийцы, – имя, поставленное им самим перед смертью! Вы услышите голос из могилы! Сломайте печати!
Придя в ужас, Гонзага выдал себя, бросив в огонь свиток, на котором не было написано ничего.
Затем, словно обезумев от бешенства и жажды мести, он ринулся к сообщникам, поджидавшим его с подготовленными лошадьми, поскольку не исключал, что потерпит поражение в борьбе с таким противником, как Лагардер.
Счастливая звезда не изменила ему: он увидел, что две девушки молятся у гробницы его жертвы на кладбище Сен-Маглуар.
Узнав Аврору де Невер и цыганку Флор, ее подругу, он похитил обеих и помчался галопом, в сопровождении сообщников, по испанской дороге, где мы и встретились с ним вновь.
Когда же Лагардер, вооруженный шпагой самого регента, бросился в погоню, беглецы были уже далеко. К тому же у него, равно как у Кокардаса с Паспуалем, не было времени подобрать себе хороших лошадей, и им пришлось взять первых, которые попались под руку.
Шевалье оставался в том же одеянии, в каком готовился взойти на плаху по неправому суду Огненной палаты, но в глазах его печаль уступила место гневной решимости.
Он скакал с обнаженной головой, и золотистые волосы, летящие по ветру, казались ореолом, обрамлявшим его чело. В бешенстве раздувая ноздри, он до крови искусал себе губы. Белая рубаха, на которую он успел набросить камзол, прилипла к телу. Сверкающий взгляд был устремлен в темень ночи.
В правой руке он сжимал шпагу, отданную ему Филиппом Орлеанским, а колени его, словно тисками, обхватывали бока изнемогающей лошади.
В этой безумной скачке, целью которой были спасение Авроры и уничтожение принца Гонзага, он, казалось, забыл обо всем, и никогда еще красота его не была столь ослепительной, как в эти роковые мгновения.
Для Кокардаса же с Паспуалем приобщение к благородному искусству верховой езды оказалось тяжелейшим испытанием.
Первый из них, уверявший, что знает досконально все таинства вольтижировки [19] , сейчас с трудом удерживался в седле.
19
Упражнения
Утешало его лишь то, что он мог наконец пустить в ход шпоры, которыми щеголял повсюду, ни разу ими не воспользовавшись.
Впрочем, Паспуалю приходилось еще хуже.
Скрючившись в седле, словно обезьяна, он подпрыгивал так, что колени его касались подбородка, и со стороны смотреть на него было жутковато; славный нормандец держался за конскую гриву обеими руками, и никакая сила в мире не заставила бы его ослабить хватку.
Зажмурясь от страха, чтобы не видеть каменистой земли под копытами лошади, он вспоминал мягкую постель, где так сладко было почивать, привалившись к теплому боку пухлой, дебелой красотки.
Но, несмотря ни на что, он не отставал от Кокардаса, а Кокардас от Лагардера: трое всадников мчались вперед, подобно крылатым призракам.
– Дьявол меня разрази! – прохрипел вдруг Кокардас-младший. – Мне бы чарку вина… Малыш несется как угорелый, будто на свидание с дьяволом, а в глотке у меня щебенка пополам с пылью… Ах, черт возьми, лысенький мой! Во рту все пересохло.
– Глотни ветра, – лукаво отвечал Паспуаль. Однако через четверть часа сам заговорил жалобным тоном: – Тяжко нам приходится, Кокардас… Эх, ну и времена! Зачем нам эти скачки по ночам, с риском сломать себе шею?..
– Чего уж там! Посмотри на Лагардера… сегодня, в свою брачную ночь, он летит перед нами по испанской дороге…
– Да что я, сам не вижу? – прервал его Паспуаль. – Но разве плохо понежиться дома, в объятиях…
– Дьявольщина! Обними-ка ветер, голубь мой… против любви это такое же хорошее лекарство, как и против вражды…
Мастера фехтования расхохотались: они были квиты.
В отряде Лагардера шутки имели больший успех, чем в отряде принца Гонзага.
Они скакали уже несколько часов, оставив позади немало лье, но впереди не было ничего, кроме тьмы и безмолвия.
Лагардер пришпорил лошадь, которая выбивалась из сил и начинала сдавать.
Всадник, чувствуя, что она все чаще осекается, с тревогой спрашивал себя, как поступить, если животное падет.
Конечно, он мог бы взять коня у Кокардаса или Паспуаля, но это означало бы лишиться верной руки и грозной шпаги. Когда бойцов всего трое, каждый на счету, и, хотя Лагардер один стоил двенадцати, это была бы большая потеря.
Нет, даже если ему досталась жалкая кляча, она должна превзойти себя и превратиться на эту ночь в чистокровного скакуна!
Он кольнул животное в пах острием шпаги. Лошадь взвилась и прибавила ходу, роняя хлопья пены с уздечки.
– Быстрее! Быстрее! – закричал Лагардер своим спутникам.
Уже занималась заря. Анри почти не видел дороги, однако, наклонившись, он сумел различить оставленные на земле следы кареты и лошадиных копыт.
Когда же он выпрямился, то разглядел впереди, в нескольких метрах, веревку, преграждавшую путь; она была крепко привязана к двум деревьям на высоте груди всадника.
Лагардер снова кольнул животное, погрузив острие шпаги в круп коня на целых три сантиметра, и перемахнул через эту смешную преграду.