Странствующая труппа
Шрифт:
– Вообразите, братцы, ведь и учителя нет! – откликнулся Безымянцев. – Кто нам суфлировать-то будет?
– Да, да, да… И учитель там на поминках, и тоже проигравшись. Его нельзя ждать, – подхватил Суслов. – Придется нам друг другу суфлировать.
– Я буду суфлировать, – вызвался лесничий.
– А кто ж за выходами-то будет следить? – спросил Котомцев.
– Да какие тут к черту выходы при двадцати рублях сбора! – воскликнул Днепровский. – Кто выскочит на сцену, то и ладно, а когда нужно со сцены уходить, Вадим Семеныч крикнет из суфлерской будки: «Пошел вон». Я готов, господа.
– Погодите, господа, дайте мне брюки переодеть, что я от Васьки Мелетьева привез, да нос красной краской помазать. Я ведь тоже выхожу в первом акте, – сказал Суслов.
– Охота брюки переодевать! Играй в чем бог послал.
– Зачем же я тогда их от Васьки взял? Да и нельзя мне в своих брюках… Очень уж мои плохи.
Тапер Кац играл в зрительном зале вальс. Котомцев смотрел сквозь щель занавеса на публику. Около него стояла уже совсем одевшаяся для пьесы жена.
– Пусто в зале? – спросила она.
– Пустыня Аравийская.
– Господи! Что же мы будем делать теперь. Второй спектакль, и пустой театр. Тогда поедемте в Краснопузырск играть, что ли!
– На какие шиши выбраться-то, матушка?
– Однако надо же нам будет как-нибудь отсюда выбраться. Второй спектакль пуст – ну, а третий будет еще меньше публики. Ведь и здесь пить-есть надо.
– Третий спектакль в воскресенье. В воскресенье будет сбор. В воскресенье здесь всегда хорошо бывает для сборов, – утешал ее лесничий.
– Полноте вы! – раздраженно отвечала ему Котомцева. – Мы не любительствовать сюда приехали, а хлеб насущный добывать. Ведь первый спектакль был в воскресенье, а едва полсбора. Уж ежели в первый спектакль хорошо не взяли, то никогда не возьмем. Это уж сейчас видно, что здесь проклятое, глухое место.
– Однако, как бы то ни было, от первого спектакля ты и Безымянцева свои гардеробы выкупили, – возразил муж.
– Какой же это выкуп, ежели эти костюмы, как только придут из Петербурга, сейчас надо вновь закладывать, чтобы за номер и за еду в гостиницу заплатить. Ведь уж сегодня присылали со счетом от хозяина, требуют.
– Возьмете, барынька, недурной сбор в воскресенье. Даю вам слово, – стоял на своем лесничий. – Сегодня с заводов публики нет, потому что там в будни до восьми часов вечера работают, а по воскресеньям работы нет.
Подошел Суслов с накрашенным красной краской носом и в клетчатых брюках сына головы.
Котомцев взглянул на него и спросил:
– Что ж ты без парика-то? Ведь у нас лысый парик свободен.
– Э, что! Не стоит! – махнул рукой Суслов. – Быть бы здорову, да попасть бы в Царство Небесное. Днепровский не замазавши брови играет, и я не хочу в парике играть. Начинай.
Котомцев еще раз заглянул сквозь занавес в зрительную залу и сказал:
– Как будто бы с давешнего человека два в зрительной зале прибавилось. Не подождать ли с четверть часика? Авось еще кто-нибудь набежит.
– Теперь навряд кто явится! Ведь уж и так четверть восьмого, – отвечал лесничий.
– Вы думаете? Хоть бы еще рублишек на пять…
– Нет, нет, ничего не будет. Да и дождь накрапывает. Сейчас я бегал через двор к жене в дамскую уборную, так довольно крупные капли.
–
– А вот на счастье две новые дамы и вошли в театр! – воскликнул Котомцев, все еще смотря в щель занавеса.
– Покажи-ка, покажи-ка… – отодвинул Котомцева от занавеса Днепровский, заглянул в щель занавеса и сказал:
– Ну, брат, от этой публики сыт не будешь. Это жена и дочь хозяина нашей гостиницы. Они по даровым билетам.
– По даровым? Зачем же им дали даровые билеты? В гостинице к нам пристают с ножом к горлу со счетом и требуют денег, а вы билеты раздариваете!
– Затем и дали даровые билеты, чтоб с ножом к горлу насчет денег не приставали. Надо же задобрить.
– Так я, господа, полезу в суфлерскую будку? – предлагал лесничий.
– Полезайте, полезайте… Сейчас начнем. Ну, господа, кто на сцене? Занимайте места.
Занавес подняли при совсем пустом театре.
XV
На третий спектакль в афишах были объявлены комедия Островского «Не в свои сани не садись» и водевиль «Что имеем, не храним». Формат афиши был увеличен вдвое, белая бумага заменена красной, желтой и зеленой, названия пьес были напечатаны самыми крупными буквами, спектакль был назначен в воскресенье. Актеры ожидали хорошего сбора. Еще с вечера в кассе, то есть в типографии Варганчика и в суровской лавке Глоталова, было продано на двадцать шесть рублей билетов, мировой судья навязал кому-то на семь рублей, лесничиха продала на пять рублей, но на этом и «заколодило», как выражался Котомцев. В воскресенье с полудня пошел проливной дождь, продолжался вплоть до вечера, и театр во время спектакля был пуст. Не пришли даже и некоторые из тех, которые с вечера взяли билеты. Актеры, потерявшие всякую энергию, играли спустя рукава. Уныние было полное. Котомцева была раздражена.
– Вот вам и воскресенье! Вот вам и праздник! Рассказывали, что здесь только по праздникам сборы. Подите в кассу, полюбуйтесь, посчитайте, сколько продано, – говорила она лесничему. – Сегодня только трое каких-то приказчиков приехали за билетами, да и то пьяные.
– Да ведь посмотрите, барынька, какой дождь с утра, – отвечал лесничий. – А дождь уж от Бога. Супротив Бога ничего не поделаешь.
– Сегодня дождь – и оттого сбора нет, в среду поминки у головы – и оттого сбора нет. Что же это за место такое проклятое, что то дождь, то поминки мешают сборам! Просто это оттого, что мы играем за городом, у черта на куличках.
– И это имеет влияние! То, что театр за городом, – большое препятствие сборам, но будь хорошая сухая погода – даю слово, что около двухсот рублей сегодня собрали бы. Я знаю, многие сегодня собирались в театр и из-за дождя не приехали.
– Чует мое сердце, что застрянем мы здесь и не с чем нам будет даже выехать.
– Полноте, полноте! Уж до Краснопузырска-то мы вас доставим, – утешал ее лесничий.
– Последнее это дело будет, ежели Христа ради нас станут из города в город переправлять. Да и с чем мы туда приедем? Костюмы-то вот мои придут из Петербурга, из заклада – сейчас и придется их вновь закладывать, чтобы с гостиницей рассчитаться.