Странствующая труппа
Шрифт:
– Попробуйте без тетрадки… Попробуйте без суфлера… Ведь роль вы все-таки сколько-нибудь знаете.
– Нет, нет, не могу… – отвечала лесничиха. – Я до тех пор не могу идти по суфлеру, покуда совершенно не выучу роль. И, добрейший Анатолий Евграфович, я вас убедительно прошу завтра поставить декорацию на сцену. Никак я не могу репетировать без декорации, я собьюсь на спектакле, а ведь уже спектакль послезавтра.
– А я хотел просить вас позволить завтрашнюю репетицию устроить у вас на квартире: ужасно далеко ходить сюда нашим актрисам. Извозчики дороги, а грязь непролазная. Сегодня моя
Лесничиха замялась.
– Дом мой всегда к вашим услугам, но как же декорации-то? Ей-ей, без дверей я не знаю, куда мне уходить и откуда выходить, – сказала она.
– Полноте, что вы! Суфлер подскажет, куда вам уходить, режиссер за сценой двери отворит. Наконец, в день спектакля у нас будет настоящая репетиция.
– Генеральная?
– Да, да… Генеральная, – улыбнулся Котомцев. – Можете даже в костюме репетировать.
– Ах, это непременно надо, непременно! Ведь это водевиль с переодеванием. Я должна рассчитать время, в которое могу переодеться. Ну-с, будемте продолжать.
– Пробуйте играть без тетрадки… – приставал Котомцев.
Лесничиха попробовала, но сбилась и опять взялась за тетрадку.
– Хорошо, хорошо… Чего вы? Идите по суфлеру… – ободрял он ее.
– Нет, нет, нет. Без тетрадки я уж буду завтра.
Кончили репетировать водевиль. Актеры бросились в кассу. Там уже у столика стояли Котомцева и сожительница Днепровского Гулина.
– Ну, что? Как? На много ли билетов продали? – спрашивал Котомцев Варганчика.
Тот приподнял густые брови и пожал плечами.
– Вообрази, всего только на полтинник, – отвечала Котомцева. – И в самом деле, кого заберет охота тащиться такую даль по грязи в театр за билетами!
– Ах… – улыбнулся еврей. – А вы еще хотите, чтоб я дал вам на выкуп вашего гардероба сорок рублей.
– Но ведь мы, Аарон Моисеич, отдаем вам вешалки, от которых вы и можете удерживать нашу треть дохода.
– Какое тут вешалку, ежели публика не будет!
– Да как же не быть-то! Ведь год здесь спектаклей не бывало.
– Ничего не значит. Здесь публика не такая. Зачем ей спектакль? Откройте винная лавка – и со всех сторон народ набежит.
– Никогда я не поверю, чтоб в первый спектакль не было хорошего сбора, но билеты, разумеется, будут брать в день спектакля, – говорил Котомцев.
– Нет, вот что надо сделать. Надо билеты продавать в посаде у кого-нибудь в лавке. Вот, например, у Глоталова в суровской лавке. Глоталов с удовольствием за это возьмется, – сказал нотариус.
– Пхе… А я этого не позволю… – заговорил еврей.
– Отчего?
– Должен же я за афиши деньги получить.
– Ты и получишь от Глоталова.
– Нет. Так нельзя.
Еврей крутил головой.
– Ну, а я покажу тебе, что можно. Давай сюда билеты и пошел вон из-за стола! – крикнул на него нотариус.
– Не ссорьтесь, не ссорьтесь с ним, Евлампий Петрович, – остановил нотариуса Котомцев. – Зачем ссориться? С Аароном Моисеичем лучше же в мире жить. Вы, Аарон Моисеич, можете так же продавать билеты, но только в вашей типографии. В следующих афишах вы даже так и печатать будете: «Билеты можно получать в типографии».
– Ну,
– Какая же тут еще комиссия? Вы наш контрагент, мы сдали вам вешалки…
– А буфет сдали Подседову, а не мне…
– Ничего мы еще не сдавали. Дадите вы подходящую цену, так и вам отдать можем.
– А сколько вы хотите за буфет от спектакля? Но чтоб последнего слова!..
– После, после поговорим. После репетиции… Вон учитель приехал. Сейчас начнем «Грех да беда» репетировать.
Учитель подходил к кассовому столу, здоровался с актерами и говорил:
– Два билета по семидесяти пяти копеек для нашей попадьи и поповны…
– Ура! Два рубля в кассе сбора! – крикнул Суслов, комически присел на корточки, стал себя бить руками по бедрам и запел «кукареку».
IX
Следующая репетиция, приходившаяся накануне спектакля, в субботу, была у лесничихи. Сам лесничий Вадим Семенович Гусин вернулся уже из отъезда и следил по сценариусу за выходами. Это был пожилой добродушный человек типа отставного военного с седой щетиной на голове, в усах и бакенбардах, коренастый, неладно скроенный, но крепко сшитый. Он был в венгерке нараспашку и с непрерывно дымящейся папироской, вправленной в черешневый мундштук. Вернувшись домой вчера вечером, он вечером же съездил в гостиницу, где остановились актеры, познакомился со всеми, со всеми выпил водки и уж Суслову, понравившемуся ему своими прибаутками, говорил «ты». Котомцеву, как распорядителю актерского товарищества, он прямо сказал:
– Ну, батенька, и заехали же вы в медвежий угол! Вряд ли вам придется у нас поправить свои делишки. Городишко без публики. Обыватели есть, а публики нет. Ну, да попробуем кой-кому рассовывать билетишки, будем силой сгонять на спектакли.
Репетиция происходила в столовой лесничего. Всех обносили чаем с коньяком. В углу на маленьком столике стояли закуска, водки и наливки. Дамы в антрактах между выходами, по переменке, шили на швейной машине лесничихи занавес из зеленого коленкора, доставленного суровщиком Глоталовым. Репетиция шла вяло. Актеры были печальны. Утром Суслов побывал в типографии Варганчика и в лавке Глоталова, где продавались билеты на спектакль, и узнал, что сбору было всего только восемнадцать рублей. Их утешал нотариус и говорил:
– По-моему, восемнадцать рублей – очень хороший сбор. Вы разочтите то, что ведь спектакль еще завтра. Сегодня день и завтра день. Когда мы играли в прошлом году, то у нас билеты, главным образом, брали перед самым спектаклем. Приезжали в театр и брали. Наконец, неизвестен еще результат посланных билетов прямо на руки. Мировому судье у вас выдано на тридцать рублей билетов?
– Да, на тридцать, – отвечал Котомцев. – Но он мне сказал, что дай бог ему рассовать половину.
– Начальнику станции, на железную дорогу я послал на пятнадцать рублей – вот уж сорок. Сам он наверное будет в театре с семейством, наверное будет и начальник паровозного сарая. У городского головы на пятнадцать рублей билетов. Сами вы с рук продали на десять с полтиной. Ну, от продажи афиш рубля три-четыре получите. Но главная продажа перед спектаклем.