Страшен путь на Ошхамахо

Эльберд М.

Алигот-паша горестно взвыл.

– Слышишь, братишка? – обратился Тузаров к Бати. – Он плачет так, будто я у него не деньги, а душу вынул.

– А может, это и есть его душа? – наивным тоном спросил находчивый юноша. – Даже на охоте с мошной не расстается!

– Очень похоже. Давай сюда лошадей. Интересно, почему этот турецкий выкормыш был не на своем белом аргамаке? Держит его для торжественных выездок?

– Ваши свинские леса не для таких благородных коней, – снова разверз пухлые уста Алигот. – Для охоты мне одолжил коня князь Алигоко. Бойтесь теперь и его гнева.

– Уж

семь лет боимся, – усмехнулся Тузаров. – Да ведь если ты, паша, грозишь нам смертными муками только за то, что полетел из седла, стоит ли нам бояться новых прегрешений? Если ты съел одну дольку чеснока, то можешь смело приканчивать всю головку: запах от тебя будет один и тот же. Вот и тебя мы могли бы сейчас прикончить.

– Ведь ты мусульманин и по-татарски говоришь, как на языке матери, – захныкал паша. – Гнев аллаха падет на твою голову за страшное преступление твое…

– Пока что этот гнев падает на твою голову. Значит, правда на моей стороне.

Перед тем как сесть на лошадей и уехать, наши охотники не очень бережно спустили татарского вельможу с крутого откоса котловины – чтобы прошло побольше времени, пока ощипанный паша сумеет оттуда выкарабкаться.

Третьего коня они ловить не стали.

По дороге домой Канболет думал о том, что две цели из трех, о которых он сказал мальчику по возвращении на родину, уже достигнуты. Найдено временное пристанище – лучшего и быть не может – и вот теперь есть для кана полное снаряжение джигита. Есть прекрасный вороной (вшиголовый князь вряд ли осмелится его оспаривать у сына Кургоко), есть по паре отличных кинжалов и сабель, пистолет, богатый лук и роскошно отделанное ружье – новенький «Хаджи-Мустафа». Наконец, деньги. На них у заезжих торговцев будет приобретена строгая, но дорогая одежда и для кана и для аталыка. Наверное, останется еще достаточно монет, чтобы парень потешил свои руки и сердце – начеканил всяких бляшек для украшения уздечек, наделал газырных колпачков и пластинок басмы с затейливым узором.

(Так оно потом и получилось. Только Кубати уговорил аталыка забрать себе «Хаджи-Мустафу», а ему отдать эржибу, с которой всю жизнь у него будут связаны дорогие воспоминания. Захотелось ему также подарить пистолет Емузу, а Куанчу одну из сабель и кинжал. В алиготовской мошне оказались не только золотые монеты, но и несколько драгоценных камней. И Кубати вставил по парочке «налькутов» в серебряные пояса Нальжан и Саны. Для девушки он еще сделал собственноручно чудесное колечко с четырьмя бирюзовыми зернышками. Из шести золотых цехинов вышло две дюжины тончайшей работы колпачков для газырей, которые юный кудесник поровну поделил между собой и Канболетом.)

– Остается третья цель, – размышлял Тузаров. – Надо еще подготовить мою достойную встречу с Хатажуковым, очиститься от грязной клеветы и смело смотреть в глаза всей Кабарде.

Пши Алигоко? Ну, это уже личное дело Тузарова. А возможно, и князя Ха-тажукова…

Алигот-паша? Все равно не сегодня, так завтра начнется война с крымскими татарами. Это уже Канболету известно доподлинно…

А сегодня закончено воспитание Кубати, хорошего мальчугана, из которого получится, уже получился честный и умный, добрый и отважный кабардинец. Да, да, любезный

мой Тузаров, ты можешь гордиться этим парнем. Так почему же ты грустишь?..

* * *

Емуз встретил Канболета и Кубати у ворот, развел руками и многозначительно хмыкнул:

– С удачной охотой, друзья! Вижу, вам попалась дичь крымского происхождения.

Куанч выбежал из-за дома и чуть не упал от изумления.

– Хорошо? Ладно? – подмигнул ему Кубати. Нальжан с тревогой покачала головой, хотя видно было по всему, что она радуется.

Сана выглянула из дверей женской половины, встретилась взглядом с Кубати и опустила глаза.

– Заходи, заходи в дом, брат мой Канболет, – чуть торопливо сказал Емуз.

– У нас сегодня гость…

Канболет вошел и слегка запнулся у порога: навстречу ему поднялся тот самый молодой человек в черной черкеске, с которым они плыли на одном судне из Крыма.

– Твое имя я уже знаю, достойный сын Каральби Тузарова, – тихо произнес молодой человек. – Знаю и нелегкие пути твоей жизни. А меня зовут Джабаги Казаноков…

– Тем лучше, – улыбнулся Канболет. – Значит, мне придется поменьше говорить, а побольше слушать.

О многом переговорили и тот вечер трое мужчин. Беседа спокойная, неторопливая затянулась до полуночи. Некоторое время принимал в пей участие и Кубати: Джабаги хотелось услышать именно из его уст о подробностях роковой встречи Исмаила Хатажукова с братом-убийцей и Алигоко.

– Вот кто истинный виновник всех несчастий, – сказал Джабаги. – Подстрекательский шепот Вшиголового страшней огня и кинжала.

– Я это понял слишком поздно, – угрюмо пробасил Канболет.

– Получит ли наконец этот стервятник заслуженную награду? – с негодованием спросил Емуз, обращаясь к Джабаги.

– Должен получить. Только трудно сказать, каким образом… Хоть он и не пользуется поддержкой других князей, а Хатажуков теперь, после того как я открою ему глаза, возненавидит Алигоко еще больше, – даже тогда наказать его будет непросто. Ведь Вшиголовый сейчас – первый друг ханского сераскира, этого туполобого спесивца Алигота-паши…

– Каким образом его наказать, знаю я, – недобро усмехнулся Тузаров. –

Все равно Шогенуков спать спокойно не будет, пока я жив. И жирнокурдючный Алигот мечтает увидеть мою голову отдельно от туловища. А потому – да и не только потому – я должен добраться до Вшиголового раньше, чем он с помощью сераскира доберется до меня.

Джабаги Казаноков рассеянно тыкал ножом в кусок жареной оленины.

– Вот на это, милый мой Канболет, я ничего не могу тебе ответить, – сказал он. – Мое дело мирное. И мне удалось уже помирить не одну пару кровных врагов.

Тузаров посмотрел в его строгие, но затаенно-улыбчивые глаза и понимающе кивнул головой.

– А что ты не поделил с Алиготом-пашой? – спросил Джабаги.

– Почему не поделил? – засмеялся Канболет. – Дележка у нас была дважды. Первый раз в Бахчисарае, когда люди Алигота «поделили» наше с Кубати имущество, – заодно они хотели разделить на части и наши тела, – а второй раз