Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Надежда, которая все эти дни ярко светила молодому Хатажукову, теперь стала медленно гаснуть, как блекнут и растворяются звезды и бездонной глубине рассветного неба.
Лежащий рядом Куанч застонал и очнулся.
Сквозь заросли хлынула к стоянке целая орда вооруженных до зубов крымцев.
* * *
В Сунджук-Кале Кубати сподобился чести узреть луноподобный лик самого Каплан-Гирея, только в этом году взошедшего на престол…
Известие о гибели алиготовской сотни быстро дошло
У Алигота всю дорогу стучали зубы, темнело в глазах, его постоянно мучила неприятная болезнь живота – такое было бы с каждым, кого срочно вызвали бы к подножию трона! Однако, против ожидания, хан встретил оскандалившегося баскака довольно милостиво. Алигота не удавили шелковым шнурком, не посадили в клоповник и даже не послали присматривать за работами по очистке бахчисарайских нужников. Хан оказался настолько великодушным, что лишь собственной священной рукой три раза стегнул камчой распростершегося у его ног пашу – и делу конец. Донельзя счастливому Алиготу, оставленному при своем бунчуке, высочайше затем позволили облобызать сапог властелина. О подобной награде трудно было и мечтать!
Еще больше повезло Шогенукову: рассказ о вероломстве князя – правителя Кабарды хан решил услышать из уст «главного свидетеля».
Теперь Алигот и Алигоко поняли, что резня на берегу Баксана состоялась как нельзя кстати. И тут Шогенукова осенило: он не промахнется, если скажет сейчас, что сын князя Кургоко у него в руках и что он, скромный пши осмеливается просить луноподобного [143] принять в виде пустячного подарка этого юношу, редкостного по красоте и наделенного небывалой силой.
143
«Солнцеподобным» был турецкий султан
Да, Шогенуков не промахнулся. Хан соизволил выразить интерес к наследнику пши Кургоко и повелел привести Кубати. Шогенуков бросился выполнять монаршую волю самолично. При выходе из большой, украшенной со сказочной роскошью, каюты (дело было на корабле, на котором хан собирался отплыть под утро к берегам Крыма) он наткнулся взглядом на выпученные от изумления глаза Алигота-паши. Глаза эти не сулили ничего хорошего в будущем: как посмел Вшиголовый скрыть от сераскира имя такого пленника! «Ладно, ладно, пучеглазый! – подумал Алигоко. – Потом как-нибудь договоримся».
И вот очень скоро Кубати, которого в считанные мгновения успели обрядить в новую черкеску, обуть в новые тляхстены (по всем правилам их влажными натянули на ноги, как чулки), Кубати, которому быстро побрили голову и подобрали на нее красивую шапку, взамен окровавленной и грязной, Кубати, которого ни о чем не предупреждали, втолкнули в ханскую каюту.
Увидев сидевшего на покрытом коврами возвышении человека средних лет в раззолоченных одеждах, Кубати вежливо, приложив правую руку к сердцу, поклонился. Краем глаза он заметил Алигота-пашу: сераскир заметно горбился, на морде – подобострастно-искательное выражение. Чуть позади и сбоку юноша чувствовал жаркое прерывистое дыхание Алигоко. По обеим от входа сторонам каюты стояли очень, вероятно, важные шишки – калги и нурадины, лица у них были настороженные, что-то выжидающие и лицемерно угодливые. Взоры скромно
Раззолоченный человек, сидевший напротив входа под четырьмя маленькими окошками кормовой стенки, мелко затряс редковолосой козлиной бороденкой – это он беззвучно смеялся.
– Гордый! – кивнув на Кубати, сказал он терпеливо-добродушным тоном.
– Они все, черкесские пши, такие. А в этом, аллах свидетель, сразу видно породу
– с ног до головы настоящий князь. Заметили? Поклонился он точно так же, как любому старшему по возрасту.
– Можно поучить его хорошему поведению! – высокий, более пышно, чем другие, одетый сановник выступил на один шаг вперед – это был начальник ханской охраны, любимец Каплан-Гирея (поэтому он и держался смелее других).
Хан только повел в сторону блеклыми невыразительными глазами – и самоуверенному вельможе пришлось замолчать и втянуть голову в плечи.
– Ничего, – вздохнул Каплан-Гирей, – будет служить у нас – станет более воспитанным. Вот как этот, – хан кивнул на Шогенукова.
Кубати отрицательно, но без вызова покачал головой.
– Мы у тебя не спрашиваем сейчас согласия, – чуть раздраженно сказал хан. – Посидишь до осени на весельной палубе нашего каика и подумаешь. Уведите. И без того мы потратили на этого юного гордеца слишком много слов.
Кубати увели, а Шогенуков получил в тот же вечер щедрые ханские дары. Князь ликовал, ему и не снилось распорядиться судьбой Кубати настолько выгодно. Еще по дороге к морю он разуверился в том, что сможет выпытать у парня тайну панциря. По всей вероятности, мальчишка и сам ничего не знает… Лишь одно обстоятельство удручало Алигоко Вшиголового: придется сидеть в этом пыльном и вонючем приморском поселении все лето. Не сейчас хотят крымцы двинуть на Кабарду свое войско. Хан решил выждать, пока созреет и будет убран кабардинскими крестьянами урожай. Им пригодятся лишние запасы зерна, когда они двинут свои полчища на московитов.
Обиды и притязания Алигота мало беспокоили князя: «Ничего, пучеглазый! Как-нибудь договоримся. Не впервой дурить твою умную голову. Все равно на моей будешь арбе ехать и петь, сам того не зная, мою песню».
* * *
На весельной палубе – смрад и духота. Ряды гребцов – по четыре в каждом
– терялись в сумраке низкого помещения. Кубати усадили на ближнюю к люку скамью, у прохода. Здесь одного гребца не хватало. Он покосился вправо, туда, где было вырублено окошко для тяжелого весла, и чуть не вскрикнул: в лицо ему грустно улыбался Куанч. Их разлучили еще утром. Значит, Шогенуков сегодня даром времени не терял.
Прямо напротив Кубати сидел лохматый и бородатый детина лет пятидесяти с пронзительно голубыми любопытными глазами и курносым носом. Когда он слегка повернулся и свалявшиеся русые патлы его волос чуть раздвинулись, Кубати заметил, что у мужчины нет одного уха, а левую щеку украшает диковинного вида шрам, похожий на кружок с хвостиком наверху.
На каждое весло приходилось по четыре гребца, сидящих попарно лицом друг к другу. От вделанных в пол колец шли цепи, которые прикреплялись к железному обручу, охватывавшему пояс гребца. Обруч состоял из двух половинок, которые складывались вместе и замыкались на ключ.