Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»
Шрифт:
Я подумал, а может быть, он и вправду меня спасет? Он стал на колени, я приладился к нему на плечи, уцепился рукой за шею. Он пронес метров 250 и возле оврага осторожно положил меня. Мне было холодно, я в одних носках, носки мокрые. Он сказал, что через три минуты вернется, и убежал куда-то. Я понял, что он меня бросил. Прошло три минуты, и Иван вернулся с лошадью. Подошел комиссар отряда (Н.А. Клемпарский). Он снял с себя пояс и помог привязать меня к лошади. С какой-то шубы отрезали кусок и замотали мне ноги, чтобы не отморозил. Мы тронулись в Шумулинскую балку.
Стали слышны голоса
Пообещали после боя за нами вернуться.
Прошло часа два. Слышу немецкий разговор. В листьях была маленькая дырочка, и я увидел, что надомной стоит немец, я подумал, что он меня увидел, но он устанавливал пулемет. Потом из пулемета открыли огонь. Горячие гильзы сыпались на меня. Потом пулемет сняли и немцы ушли. Тогда я сказал — ну теперь будем жить.
Так пролежал я трое суток. Продовольствия у нас не было. Вера сохранила только две плитки шоколада. Я сам кушал мало, больше давал ей, чтобы она не ослабла. На третьи сутки я послал жену к старому лагерю за кукурузой. Она пошла, возвратилась, плачет и говорит, что там румыны. Опять залезла ко мне.
Потом мы услышали шаги по замерзшим листьям, но никого не было видно. Через несколько секунд мы увидели немецкую шинель и решили, что это немцы, но оказалось, что это Ваня Щербина. С ним были два бойца. Я поднялся, поздоровался, попросил закурить. Они вытряхнули мне последний табак. Ваня передал мне записку от комбрига Федоренко, но я читать не смог, слезы лились из глаз, плакал как дитя.
Тогда Щербина сказал — брось читать, потом прочтешь, лучше покушай. Он принес мясо, пышки и катык. Продукты принесли, как оказалось, на три дня.
Они нас опять замаскировали и ушли, сказали, что придут через три дня.
Мы экономили продукты, понимая, что товарищи могут быть убиты. Только на седьмые сутки появились Щербина и двое бойцов. Передали записку Федоренко: «Посылаю тебе трех бойцов, чтобы они за тобой ухаживали и снабжали продуктами. Крепись пока. Скоро проклятые уйдут, мы тебя возьмем». Дальше он писал, что румыны находятся на Колан-Баире, в Стреляном лагере, Яман-Таше, Третьей казарме…
Ваня решил найти более удобное место и перенес меня туда. Соврал, что это близко — метров пятьсот, а оказалось, два километра. Это была маленькая, совсем незаметная пещера. Меня затолкали туда. Потом влезла Вера. Наносили в пещеру дров, но пока ходили, потеряли зажигалку. Я разрядил несколько патронов, высыпал порох, ударил капсуль и получил огонь. Ребята развели маленький костер. Потом выход завалили веткам, и они ушли за продуктами. Прошло еще два дня. Вечером ребята вернулись, принесли мясо, фасоли. Из принесенного парашюта мне сделали бинты и стали меня перевязывать. Октябрь Козин прислал марганцовку, и я обработал раны. Прошло еще три дня. Из отряда пригнали Четырех лошадей. Меня вытащили из пещеры. При этом Ваня Щербина каждый раз забирался по
Я все спрашивал: расформируют мой отряд или нет. Жалко было. Командир и комиссар сказали, что ни в коем случае» [22, с. 78–79].
В полдень 3-го января в Васильковскую балку вошел взвод кубанских казаков, которые служили в одном из подразделений вермахта. На всех была красивая казачья форма и свастика на плече. Спрятавшийся за кустом Витя Лазоркин увидел, как кубанцы в упор расстреляли раненых.
6 января 1944 в Васильковской балке состоялись похороны. В одну большую могилу положили и раненых и то, что осталось от жертв бомбежки.
Судя по тому, что писалось, а точнее, умалчивалось в мемуарах наших партизанских руководителей, я понял: о Васильковской балке старались забыть!
В те годы я часто встречался с Николаем Дмитриевичем Луговым и с непростительной юношеской прямотой спросил его, признает ли он ошибкой призыв мирного населения идти под защиту партизан. Николай Дмитриевич обиделся и как-то торжественно сказал, что они выполняли директиву ЦК о призыве населения идти в партизаны, что и в Белоруссии, и на Брянщине были целые партизанские районы, где население составляло партизанские республики. Я понял, что дальше спорить бесполезно.
Летом 2008 года я прочитал в архиве стенограмму беседы с Екатериной Камардиной, в которой она рассказывала о происшедшей на ее глазах трагедии в Васильковской балке. Меня поразили ее слова: «Однажды, сразу после этих событий, я встретила, какую-то женщину, которая, как и я, чудом там выжила. Накануне она видела меня в гражданском лагере, где я проводила политинформацию, рассказывала сводки с фронта, говорила о скором освобождении…
— Вы во всем виноваты! — бросила она мне в лицо. Яне знала, что ей ответить».
Захваченное в лесу население немцы с помпой провели через весь город в концлагерь совхоза «Красный». Это был самый страшный в Крыму лагерь — лагерь уничтожения. И симферопольцы это прекрасно знали. Когда люди увидели, куда их ведут, то женщины стали отдавать прохожим маленьких детей в надежде хоть так спасти им жизнь.
Много лет я пытался проследить хотя бы одну судьбу такого ребенка, и удача улыбнулась мне, как ни странно, в Севастополе. В ту пору я собирал материал об истории Симферопольского автодорожного техникума и приехал в Севастополь, к одной из первых выпускниц. Звали ее Варвара, фамилию по понятным причинам называть не буду. В годы войны она была в оккупации, случайно оказалась на улице, когда вели колонну пленных партизан. Кто-то протянул ей в руки мальчика. Теперь это ее сын, офицер Черноморского флота, который и не подозревает о страшной судьбе, постигшей его родную семью.