Страшная сила
Шрифт:
Я вспомнила. И сибирский холод показался сущей ерундой по сравнению с ледяным комком, образовавшимся внизу живота. Чертово досье! Если полгода назад оно едва не стоило мне жизни, то сейчас запросто могло лишить сна и покоя, которых не знать мне ни в светлый день, ни в темную ночь, пока не найду эту маленькую засранку!
– Вы рано волнуетесь, – неожиданно подал голос Хуан, сосредоточенно глядя в одну точку. – Сначала нам нужно узнать новый адрес родителей… Ники. Думаю, тогда многое станет ясно.
– С чего это ты решил, думающий наш? – Бывший омоновец наконец-то
– Решил с помощью логики. – Спокойствию Хуана позавидовал бы и апостол, но я была уверена: он знал, что говорил. Уж в чем в чем, а в логике Хуан Евсеев был дока. Пуленепробиваемая уверенность, прозвучавшая в голосе кубинца, произвела впечатление даже на Челнокова.
– Ну, и где мы будем их искать? – не желал сдаваться Павел, когда-то подумывавший о карьере следователя.
– Вот именно – где? – пробормотала я в полном замешательстве.
– Будем искать в базе данных, – усмехнулся Хуан. И, глядя в наши озадаченные лица, спросил: – У тебя есть записная книжка, Ника?
Все гениальное действительно просто. В записной книжке у меня обнаружились адреса нескольких друзей семьи, которые вполне могли знать, куда были выселены мои родители. Именно адреса. Потому что с переходом на цифровые станции половина телефонных номеров в городе поменялась. Вот так мы оказались на заснеженной улице возле дома человека, не отвернувшегося от отца и после предания того анафеме за любовную эмиграцию. Леонид Всеволодович Михеев. Их дружба не заржавела даже тогда, когда отец стал главврачом в новейшем диагностическом центре, построенном специально для нашей местной элиты, а дядя Леня остался простым инфекционистом городской больницы. Последний раз мы виделись мельком два года назад, когда его привели к отцу какие-то общие медицинские дела.
И вот он передо мной. Располневший, облысевший, но с внимательным прищуром за толстыми стеклами очков.
– Простите, вам кого? – спрашивает Михеев, бросив неприязненный взгляд на нашу разношерстную компанию.
– Леонид Всеволодович, – улыбаюсь я смущенно, – вы меня не узнаете? Я – Ника. Ника Евсеева…
– Ника? – На лице дяди Лени мелькает что-то похожее на… стыд? – Господи! Да не стойте в дверях, заходите!
Мы зашли. Но, несмотря на обрушившееся гостеприимство дяди Лени и его совершено очаровательной супруги, остались непреклонны.
– Мы с Хуаном четверо суток в дороге, какой там чай! – Отмахнулась я от поднесенной чашки. – Вы нам только адрес скажите, Леонид Всеволодович.
– Нет никакого адреса. – Михеев тяжело вздохнул, и у меня снова похолодело внутри.
– Разве так бывает? – прищурился Хуан.
– Вы на что намекаете? – поддержал его подозрительный Челноков.
– Я не намекаю. У этого барака нет адреса. И самого барака вообще как бы нет… – Дядя Леня еще раз вздохнул. – Диночка, позволь тебя покинуть. Я покажу молодым людям, где теперь живет Валера.
«Москвич» Михеева долго не желал заводиться, и простужено кашлял, окутывая нас синими угарными клубами. Наконец мы погрузились в рыже-оранжевое изделие Московского
Я с удивлением ощутила теплую волну, прокатившуюся по телу, едва волчьи глаза бывшего бой-френда скрестились в зеркале с моими. Мама дорогая, неужели опять начнется это сумасшествие?! А ведь я старательно, до мельчайшего пепла сожгла за собой все мосты, бросив его в реанимации – воскресать после двух пулевых попаданий. Господи, что же мне делать?
– Вылезай, приехали! – ответил на мой невысказанный вопрос дядя Леня, притормаживая у немилосердно скрипящего фонаря, скупо освещавшего занесенное до самых окон строение, лишь по особому Божьему попустительству претендующему на звание жилого. Это здесь.
– Здесь? – оторопело переспросил Хуан, протирая заспанные глаза. – В этой…
Он попытался подобрать русское слово, не сумел, и выразительно продолжил на испанском. Павел что-то буркнул насчет того, кому на Руси жить хорошо, и решительно полез из машины. Я уже обратила внимание на то, как он всякий раз собирался с духом прежде, чем выйти на открытое пространство. И как на этом пространстве его покачивало, словно изрядно подгулявшего работягу. Но, если учесть, что всего полгода назад Павел Челноков вообще не мог покидать закрытых помещений из-за заработанной в Чечне агорафобии, то все это были семечки.
Мы вошли вслед за Михеевым в скрипучий от мороза и старости деревянный коридор и, преодолев четыре найденные на ощупь ступеньки, выстроились перед дверью.
– Кто там? – послышалось из-за нее в ответ на громкий стук Леонида Всеволодовича. В голосе отца, искаженном деревянной преградой, явственно слышалась напряженность.
– Открой, Валера. Это я, – поспешно сказал Михеев, и лязг открываемых засовов разбудил дремавшее в коридоре эхо.
– Ты чего это, на ночь глядя? – Отец, прикрывающий рукой трепещущую на сквозняке свечку, не сразу разглядел в полумраке, что старый друг топчется у порога не один.
– Здравствуй, папа, – негромко произнес Хуан, и свеча едва не погасла в дрогнувшей от неожиданности руке.
– Кто там, Валера? – Расплывчатый силуэт, подсвеченный второй свечой, вывернул из-за растворившегося в темноте угла. Мама. Господи, как давно я тебя не видела…
– Хуан? – Удивление в мамином голосе говорило о многом. Например, о том, что она, в отличие от меня, видела его фотографии; и о том, что папа ничего не сказал ей о скором приезде сына. А значит, и о своей болезни.