Страшная сила
Шрифт:
– Амбиции, говоришь? – как ни в чем не бывало, переспросил отец. – Нет, амбиций не было… Патриция, правда, одна была. А в основном самые обыкновенные Дашеньки, Машеньки, Сереженьки и Олежки. Их каждый день приводили родители в мой центр на обследование. И ждали от меня чуда. А я не волшебник! Я – врач. И повидал в жизни всякое. Но не такое. Будь у меня побольше времени и сил, я бы по кирпичику этот комбинат разнес! Голыми руками.
– Ну, зачем голыми руками? Вам Пашка взрывчатку достать поможет, – встряла Эля. И едва сдержала
– Взрывчатку… – грустно усмехнулся отец. – На комбинате охрана, как на суперсекретном объекте. У нас так лаборатории, разрабатывающие биологическое оружие не охраняли… Но, думаю, можно и без взрывчатки обойтись. Совсем недавно у нас появился реальный шанс добиться закрытия комбината. Нам бы, как говорится, только день простоять, да ночь продержаться. Я был уверен, что продержусь, но тут появились вы с Хуаном…
– Ты думаешь, Валер, их могут как-то использовать?.. – Дядя Леня выразительно посмотрел на нас.
– Конечно. Иначе, какой смысл посылать Хуану «электронки» от моего имени? С визой ему помогать…
– Да, визу мне сделали быстро… – Задумчиво кивнул Хуан. – Теперь мне кажется – даже слишком быстро. Но как это может повлиять на твою борьбу? Не понимаю…
– Я пока тоже не понимаю.
Отец встал, чтобы подбросить угля в печку. Мама привычным движением смахнула веником угольки, просыпавшиеся на оббитый стальным листом пол. Пламя загудело в трубе, и этот звук ясно дал мне понять – я дома. И никуда отсюда не уйду. Черт! Угораздило же меня вернуться именно в тот момент, когда нашим домом стала эта развалина. И, похоже, надолго.
– Судя по украденным документам, Крешин хочет, чтобы ты задержался здесь, Хуан, – продолжал тем временем отец.
– Он что, международный скандал раздуть хочет? – фыркнул дядя Леня. – Нелепость какая-то… Только внимание ненужное к себе привлечет. «Гринпис» сейчас на коне…
– Все это – гадание на кофейной гуще. – Мама энергичным жестом выплеснула остатки чая на блюдце и, вглядевшись в разбросанные чаинки, покачала головой. – Пойдемте-ка спать. Утро вечера мудренее.
– Точно. Поеду я. – Поднялся Михеев. – Диночка, наверное, уже с ума сходит. Слышите, какая метель разыгралась?
Мы прислушались. За гулом пламени и пением чайника завывания ветра были едва различимы. Но стоило нам вывалиться всей гурьбой в коридор, чтобы проводить дядю Леню, как Хуан восхищенно ахнул:
– Санта Мария! Я даже не думал, что это может быть так…
Эля с братом тоже как завороженные уставились на сварливо скрипящий фонарь, мутным желтым пятном мотающийся в белесой непроглядной тьме. Колючая снежная пыль клубилась в подъезде, делая мучительным каждый вдох.
– А теперь – спать! – снова повторила мама, едва мы переступили порог кухни.
И я рассмеялась, окунувшись в забытое ощущение детства.
– И как ты нас распределишь, мама? Тут всего
– Все уже продумано, Нини, – мама назвала меня старым детским прозвищем. – Мы с папой ляжем в гостиной. Молодые люди на кухне. Вот я и матрасы для них приготовила. А ты с Элей – в спальне. Придется тебе, как ее гувернантке, проследить, чтобы девушка не попала под чары твоего горячего латиноамериканского братца. Ты только погляди, как мило они беседуют! Ну, вылитые голубки…
– Ей пятнадцать всего, – пробормотала я, уставившись на оживленно жестикулирующего Хуана, и удивительно молчаливую Элю. Вот это да! Чтобы заставить замолчать это армянское радио, наверняка понадобилось нечто исключительное. Куда только подевался ее образ инфантильной капризуши? Неужели и впрямь – красавчик-братишка виноват? Или просто события, произошедшие в семействе Челноковых полгода назад, прибавили Эле горькой взрослой мудрости? По-крайней мере, ей хватило ума и интуиции не сообщать моим родителям, каким образом я зарабатываю себе на хлеб с маслом, и назвать меня своей гувернанткой. Надо будет при случае поинтересоваться – с чего бы…
– Ну и что, что пятнадцать, – ворчала мать, нагружая меня чистым постельным бельем, и вталкивая в спальню со скрипучими железными кроватями. – Они сейчас уже в десять лет о взаимоотношении полов знают больше, чем я узнала к концу жизни.
– Какой конец жизни, мам! Ты еще даже не на пенсии. На тебя мужики заглядываются! Да хоть тот же дядя Леня. Сама видела.
– Ничегошеньки ты, солнышко, не понимаешь! – Мама безнадежно махнула рукой и, по-старушечьи сгорбившись, вышла из комнаты.
Похоже, у мамы были свои тайны, и поверять их мне она совершенно не собиралась. Придется утром устроить отцу небольшой допрос. С этой мыслью я блаженно растянулась на пахнущей свежестью простыне, и провалилась в омут сна без сновидений, даже не подозревая, что допрос уготован именно мне.
Проснулась я от того, что руки мои затекли в неудобном положении, и, попытавшись повернуться на бок, удивленно распахнула глаза. Еще бы не удивиться, если совершить оборот вокруг своей оси мне помешали холодящие кожу «браслеты», приковавшие запястья к стальным прутьям изголовья. Та-ак!.. Неужели я сплю и вижу кошмар, составленный из эпизодов моего недавнего прошлого?
– Тихо, Ника! – Теплая мужская ладонь закрыла мне рот, предотвращая мой негодующий вопль. – Я хочу с тобой поговорить.
Знакомые волны пробежали вдоль позвоночника, едва в оттеняемой воем ветра тишине прозвучал этот хрипловатый голос. Но, возмущенная таким вопиющим покушением на свободу личности, я попыталась достать обнаглевшего бой-френда ногой. Он увернулся и, отодвинувшись вместе со стулом на безопасное расстояние, продолжил:
– Я целых полгода ждал этого. Когда смогу остаться с тобой один на один, и заглянуть в твои лживые глаза.