Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шрифт:
— Я с царевичами остаюсь здесь! — Лицо государя сурово и мрачно. — Со мной только самые верные люди Отобрать тех, на кого положиться могу!
В полной тишине голос Басманова-старшего прозвучал излишне громко:
— А остальных куда?
Иван Васильевич почему-то кивнул и повелел:
— Оружничего боярина Салтыкова, Чеботова и других бояр, которые ныли всю дорогу, вон в Москву вернуть! С собой ничего не давать, пусть налегке едут. И без того много наворовали!
Государь присел в кресло, знаком подозвал доверенных
— Никому ничего не объяснять, отправить, и всё. Я велел Скуратову людишек из тех, кто попроще, перебрать, посмотреть, кого оставить, а кого вернуть. Он сегодня скажет. Остальных тоже вон.
Снова повисла тишина, никто не решался спросить, долго ли будет государь в Слободе. Иван мрачно оглядел стоявших перед ним доверенных и объявил сам:
— В Москву грамоту свою отправлю, как напишу!
Разошлись все также в недоумении, никто ничего не понял. У всех на языке вертелся один вопрос: что затеял Иван Васильевич? Но каждый понимал, что спрашивать опасно, можно и самому уехать за Салтыковым. Подчинились, не раздумывая.
Те, кого отправили вон, тоже не рискнули спрашивать за что, опала она и есть опала...
Скуратов привычно пробирался к государю в опочивальню. Каждый вечер так. И, как всегда, застал того на коленях перед образами, но сам становиться не стал, перекрестился и молча пристроился в сторонке. Будь Малюта менее привержен Ивану, подумал бы, чего тот всё просит, делать же что-то надо. Но Григорий Лукьянович не размышлял над поступками царя, если молится, значит, так и должно быть. А действовать? На то он, Малюта, и есть.
Положив нужное число поклонов, Иван Васильевич с трудом поднялся с колен. Раньше Скуратов уже подскочил бы поднимать, но сейчас знал — государь отмахнётся от такой помощи, не желает, чтобы замечали его бессилие.
— Ну? — Глаза Ивана Васильевича впились в безбородое лицо Скуратова.
Тот выдержал тяжёлый взгляд царя, помотал головой:
— Нет...
Помотал не сокрушённо, чего же вздыхать, он делает всё, что может и не может... Это понимал и сам Иван Васильевич, потому укорять не стал, со вздохом сел на лавку, повёл рукой, чтобы садился и Малюта.
Тот примостился на краешке, но не разыгрывал скромность, а просто так удобней смотреть государю в лицо.
— Всю землю Суздальскую перевернули, нет его...
— А если не в Суздале? Куда мог пойти?
Скуратов почти горестно вздохнул:
— Много куда, велика Земля Русская... Только бы в Литву не удрал, там не достанем.
— Чтоб тебе! — в сердцах выругался Иван Васильевич и перекрестился на божницу. — Не говори под руку!
— Я так мыслю, государь, если нам знать дали, что Георгий жив, то он где-то рядом, ждёт своего часа. Не в Литве ждёт, а вот тут, в Слободе!
— Обрадовал! — Иван Васильевич даже встал. — И как его подле меня искать? Всех подряд
Это был серьёзный вопрос, тех, кому ненужные вопросы задавали, Малюта живыми от себя не отпускал. Чтоб не сболтнули лишнего... Но по Москве уже и так нехорошие разговоры ходят, мол, берут людей в Пыточную и терзают до смерти. Никому же не объяснишь, что казнили не оттого, что виновен, а оттого, что слышал ненужное. Памяти человека не лишишь, приходилось лишать головы.
Немного подумав, государь вздохнул:
— Ладно, иди. Добьюсь от бояр и митрополита, чтоб позволили брать на дыбу каждого, кого заподозрю...
— В чём? — осторожно поинтересовался Скуратов. Не собирается же Иван Васильевич объяснять думе свои подозрения?
— Не глупее тебя! — огрызнулся государь. — В измене!
Григорий Лукьянович всё же счёл нужным высказать сомнения:
— Не согласится дума-то и митрополит тоже.
Иван стоял к Малюте боком, глянул исподлобья, хмыкнул недобро:
— Сам о том думал. Не у бояр стану просить и не у этого нытика! У люда московского спрошу! Он в боярскую измену поверит! И карать разрешит. Вот тогда и посмотрим, смогут ли бояре возразить!
Малюта глядел на государя влюблёнными глазами. Такого придумать не смог бы никто, только он, его государь, самый умный и достойный человек на свете, за которого Григорий Лукьянович не задумываясь отдал бы всю свою кровь по капле! Свою кровь Малюта Скуратов отдаст при штурме крепости Пайды ещё не скоро, а вот чужой до этого выпьет столько, что в веках останется для потомков символом жестокости и зверств. А ведь он всего-навсего был верным цепным псом, готовым услужить хозяину ценой собственной даже не жизни — бессмертной души!
Малюта снова и снова перебирал людишек вокруг Москвы, разыскивая возможного сына Соломонии, первой жены князя Василия.
А государь занимался написанием грамоты и завещания. Грамоты оказалось две — одна боярству, вторая для простого народа.
Обе грамоты и особенно завещание — удивительны по своей сути. Если завещание прочесть, не зная, кем написано, то автора ни за что не угадаешь, настолько оно не совпадает со знакомым нам образом грозного царя.
В завещании почти исповедь страшно одинокого, сознающего, что основательно запутался, человека. Иван Васильевич каялся в своих грехах и преступлениях, признавал, что снискал всеобщую ненависть своими злыми делами... пока ещё жив, но Богу скаредными своими делами хуже мертвеца... смраднейший и гнуснейший... из-за чего всеми ненавидим... Он жаловался, что тело изнемогло, болен дух, множатся струпья телесные и душевные, и нет врача, который помог бы, нет того, кто поскорбел бы вместе...