Страшнее смерти
Шрифт:
Чуть позже Кирюша узнал, что Комод – не самое большое зло в его жизни. Что есть ещё Бамбула – здоровенный амбал Серёжка Доценко (Качком он станет в классе этак восьмом). Есть Сахар, Старик, Могила… Есть патологический садист Пельмень. Есть, без раздумий пускающий в ход свой жёсткий, как бетон кулак, каратист Кастет. Но всё это сборище монстров отдыхает в сторонке, заслоненное тенью Его, самого главного кошмара Кирюшкиной и Волькиной жизни. Женьки Савицкого. Мориарти.
Этим прозвищем, из бессмертных рассказов о Шерлоке Холмсе, наградила его училка. Просто как-то сказала на уроке: «Савицкий, ты прямо, как
В Кирюшином классе из пацанов, только двое «коробочных» – он, да Волька Черных, то есть Хмырь. Остальные – «приозёрные». Так звали тех, что из хором. Тех, кто учился в элитной школе по праву, за плату. Приозёрными их называли потому, что местная Рублёвка, та, что начиналась через дорогу от «коробок», за сквериком, оканчивалась на берегу бирюзово-зеленого озера, в которое с севера впадала речушка, с говорящим названием «Изумрудная».
Школа элитная. Мальчишки обычные. Они везде одинаковые. И если ты слабак – тебе беда.
Над двумя очкариками издевались все. Комод отбирал деньги. Пельмень выкручивал руки. Кастет отрабатывал удары. Бамбула заставлял делать за себя домашнее. Обычная практика, используемая сильными по отношению к слабым. Но Мориарти был уникален.
Он не плечист, не мускулист и не драчлив, этот Мориарти. Но он – вожак. Его боятся. Почему? Он злой гений.
Подкинуть тебе на сидение парты кулёчек с дерьмом, а после того, как ты размажешь его своей задницей, объявить всему классу о том, что ты обделался; выкрасть твою одежду, вместе с трусами и полотенцем, пока ты моешься в душе после урока физкультуры, чтобы потом, когда ты голый и мокрый крадёшься по раздевалке, внезапно открыть дверь, и выставить тебя на посмешище девчонкам; придумать тебе новую мерзкую кличку, которую тут же подхватят все те, кто тебя знает – вот лишь начало длинного списка специфических шалостей школьника Савицкого, жертвой которых мог стать каждый, кто имел глупость или несчастье в чём-то ему не угодить. С ним предпочитали не ссорится, он же любил безоговорочное подчинение, в награду за которое иногда дарил свою милость. Мориарти боялись все.
Пацаны – животные стайные. Стае нужен вожак. Стая выбрала Мориарти.
А ещё Савицкий любил праздники.
Если бы кто-то спросил Ботана, об одной из самых безобидных проделок Мориарти, то он рассказал бы о том, как тот в седьмом классе, аккурат перед восьмым марта, заставил его написать на школьной доске аршинными буквами:
С праздником, девочки! Плюньте мне в рот. Это мой вам подарок.
Ботан, извращенец.
Если бы кто-нибудь от том же самом спросил Хмыря, то он припомнил бы новогодний утренник в третьем классе. Тогда он заставил Хмыря помочиться на его пушистый заячий костюм, после чего сделал это сам. Потом это с удовольствием сделали Комод, Сахар, Кастет… Когда же учительница и девочки спросили у зайчика, почему его шубка мокра, зайчик объяснил это тем, что по дороге в школу уронил свой костюмчик в лужу. Та зима в капризном городе тоже была тёплой и слякотной…
Ко дню рождения Ботана, Мориарти неизменно писал сказки. Мерзкие сказки, которые неизменно начинались словами:
Жили были два лузера, Хмырь и Ботан…
В этом была только половина беды. Вторая половина начиналась тогда, когда приозёрные пацаны, во главе с атаманом Савицким, рассаживались кружком.
Начиная с пятого класса, он просто начал прогуливать школу в день своего рождения. Но получал лишь отсрочку. Экзекуция устраивалась днём позже. Хмырю в этом смысле повезло больше – его день рождения приходился на летние каникулы.
Как мог злой мальчишка заставлять их? Что делало двух очкариков столь безропотными? Они говорили себе: «У Мориарти есть лапы Комода. У Мориарти есть кулаки Кастета. У Мориарти – мускулы Бамбулы. Приозёрных здесь много, а мы-то одни!». Но каждый очкарик чувствовал, что это враньё. Что будь Мориарти один, он всё равно делал бы это. Не потому, что он силён. Потому, что они слабы.
Услышав это имя Клиф поморщился.
– Слушай, дай закурить!
– Ты же бросил, астматик!
– Дай закурить.
Клиф затянулся, выдул мутную струю вниз.
– Как Мориарти, говоришь? Светит с рождения, говоришь? Это да. Будь у нас такие отцы, как у него, нам бы тоже светило.
Папа Ботана – большой бухгалтер на маленькой консервной фабрике, по совместительству – владелец огорода под окном. Вечерами папа Ботана мелькает с лопатой на огороде. Папа Мориарти мелькает в списках российского Forbes. Папа Мориарти – маленький председатель правления большого банка, по совместительству – владелец сети супермаркетов.
Мориарти учится на экономическом. Ездит на занятия на чёрном «Гелендвагене». Ботан учится на юридическом. Ездит на занятия на красном трамвае.
Папа Хмыря – учитель физики. Мелькает между преподаванием в школе и репетиторством, по совместительству – владелец личного авто. Поэтому Хмырю повезло больше, чем Ботану – он ездит на занятия на папиной «пятёрке» 96-го года.
Почему Мориарти не грыз гранит финансовой науки где-нибудь в Оксфорде-Гарварде? Отчего он вместе с другими смертными протирал штаны в рядовом отечественном универе? Всё потому, что тревожное «как бы он не подсел там на какую дрянь без присмотра» Савицкого-старшего, перевесило спесивое «мой сын должен иметь только лучшее». Скорее всего, подобные мотивы отцов всех остальных – Качка, Могилы, Сахара… явились причиной тому, что шайка в полном составе осталась в городе, и продолжала быть, тем, чем и была – стаей.
– О да! – Вольт отхлебнул пива, и опустил кружку на стол. – Только где ж нам взять таких стариков? А? Почему жизнь даёт кому-то всё и сразу, а кому-то ничего и никогда?
– Философский вопрос. И очень тупой. Пойду ещё пива принесу.
– Постой! – Вольт схватил Клифа за руку. – Почему у этого выродка – отдельная хата, Гелик, сколько угодно тёлок? Крутых тёлок, заметь. Не то что эта, – он кивнул головой в сторону, собирающей пустые кружки на соседнем столике Люси.
– Вольт, – хохотнул Клиф, – ты и её-то склеить не можешь!
– Вот и я о том же. Если б я…
– Был, как Мориарти… – продолжил за него Клиф.
– Заткнись. Жизнь проходит мимо. Мы, как два урода. Мы на обочине. Понимаешь?
– Завёл песню. Когда-нибудь и у нас всё будет. Может быть.
– Идиот! Ты сам-то в это веришь?
– Если честно, – Клиф вздохнул, почесал за ухом. – Если честно, то не совсем.
– Первые здравые слова от тебя за сегодня.
– Слушай, Хмырь, – Клиф начал выходить из себя, – что ты мне голову морочишь? Говори уже. Выдавай свою бредятину.