Страшные истории Сандайла
Шрифт:
С этими словами она подцепляет пальцем немного каши из тарелки и сует ее в рот.
– Два смайлика: праздничный колпак и бокал вина.
У Ирвина и Колли что-то вроде небольшого клуба – только для них одних.
Он смотрит на меня, приподняв бровь. Точно так же он глядел на меня в баре, когда мы познакомились. Когда-то мое сердце от этого его взгляда билось резкими толчками. От его интимности. От молчаливого вопроса, ответ на который знаю только я.
– Возьми ложку, пожалуйста, – говорю я Колли. – Но предложенный тобой вариант не пройдет, милая. Нам всем
– Роб, – говорит Ирвин, – пусть идет.
Он ждет не дождется надеть на себя маску, предназначенную для вечеринок, превратиться в симпатичного ученого и без конца приподнимать бровь в адрес тех, кто еще не видел этого бесчисленное количество раз. Но больше всего ему не терпится оказаться вместе с ней в толпе и издали переглядываться, разговаривая с другими людьми, оставляя на бокалах с вином влажные отпечатки, видя, как между ними через весь зал тонкой золотой нитью тянется страстное влечение. Я видела это раньше и наверняка увижу еще.
– Я хочу пообщаться с Натаном и Сэмом, – говорит Колли.
– Они живут с нами по соседству, так что ты можешь общаться с ними когда угодно, – отвечаю я.
– Но только если не переломаю себе ребра и не подхвачу гепатит, – гнет свое Колли. – А еще если не волью в себя отбеливатель и не умру.
– Колли, я тебя умоляю. Там будут малыши, беременные женщины и старики. Может, даже дети, не получившие прививок. Хочешь, чтобы они заболели из-за тебя? Это тебе не шутки. Так что остаемся дома. Уж я-то знаю, с какой скоростью распространяется эта зараза: стоит кому-то из моих четвероклассников загрипповать, и через неделю болеют все до единого.
Вопль Колли рождается где-то в брюшной полости, как рычание крупной кошки. Потом ракетой взмывает вверх, невероятно режет слух и набирает такую силу, что я воспринимаю его чуть ли не как удар и явственно вижу перед собой, будто звезды в ночи. Ирвин склоняется к ней и что-то шепчет на ушко. Крик Колли переходит в визг и становится все выше. Я смотрю мужу в глаза. Потом приподнимаю уголок рта – лишь самую малость. Ну давай, пойди мне опять наперекор, – мысленно адресую я ему. – Не дрейфь, что же ты. Скажи Колли, что вы с ней отправитесь на эту тусовку.
Он опускает взгляд и гладит дочь по плечу, нашептывая что-то об оладушках. Ее вопль обрывается и уступает место негромкому хихиканью. Они с Ирвином в упор смотрят на меня. Губы каждого расплываются в одинаковой едва заметной улыбке. Ее губы точно такие же, как у него. И это выводит меня из себя, хотя я и знаю, что беситься не стоит.
– Хватит! – рвется из моей груди крик. – Ты марш убираться в комнате. И простыни смени. Может, это позволит избавиться от странного запаха, который у тебя стоит.
Колли прикрывает рот и посмеивается в ладошку. Ирвин встает и принимается мыть посуду – с таким видом, будто все это его совершенно не касается. Я буравлю взглядом его красный затылок, над которым явно переусердствовал парикмахер,
Я беру тарелку с недоеденной овсянкой Колли и несу на второй этаж. Затем горстями накладываю ее на сыпь Энни, чтобы утолить ее зуд. Она льнет к моей руке своей полыхающей жаром щечкой, и это приносит мне некоторое утешение.
Я отправляю Ханне Гудвин сообщение. Прости, но Энни подхватила ветрянку, и нам всем лучше остаться дома. Смайлик «грустная мордашка». Последние слова злобно удаляю. Привычки Колли заразительны. Хорошенько там повеселитесь, а на той неделе загляните как-нибудь к нам опрокинуть по стаканчику на террасе. Р.
Внимательно перечитываю и заменяю Р. на Роб х. Так-то лучше. Выглядит вполне нормально.
– Ничего, скучать не будем, – говорю я Ирвину и Колли, – проведем день всей семьей. Фильмы, игры, китайская еда…
Предлагаемый другими фильм для просмотра вызывает у каждого из нас самые бурные возражения. Двигаясь по пути наименьшего сопротивления, в конечном итоге мы решаем посмотреть киношку, которая не нравится никому, – о парне, преследуемом огромным кроликом, который, весьма вероятно, существует лишь у него в голове. Ирвин сидит между мной и Колли, обнимая нас за плечи. Каждые полчаса я поднимаюсь к Энни посмотреть, как она. Сразу после одиннадцати утра у соседей раздается музыка. Звучит смех, доносятся возбужденные голоса, вскоре переходящие в лихорадочный гам. Пару раз слышен звон бьющегося стекла. Ирвин добавляет громкости, но фильм в своей невероятной глупости не в состоянии надолго удержать наше внимание.
– Пойду в магазин за овсянкой и каламином, – говорит он.
Я знаю, что это означает, – вижу по тому, как он едва заметно двигает желваками. Сначала действительно пойдет за покупками, но на обратном пути обязательно заглянет на вечеринку что-нибудь выпить. Один-единственный стаканчик, конечно же. Начнется, по крайней мере, именно так. Меня душит такая злоба, что я почти ничего перед собой не вижу. От черных точек рябит в глазах.
– У нас есть и овсянка, и каламин, – говорю я.
– Мама же сказала, что ты тоже мог заразиться, – произносит Колли, даже не думая шутить, – и из-за тебя может заболеть какой-то ребенок.
В душе полыхает редкая вспышка любви и благодарности к ней, хотя я подозреваю, что эти слова вызваны единственно нежеланием оставаться наедине со мной.
Я чувствую, что настроение Ирвина упало до нуля. Мы не произносим ни звука. Воображаемый кролик на экране по-прежнему преследует парня. От соседей доносятся радостные возгласы, перекрываемые джазом.
– Все, хватит, – наконец говорю я и выключаю кино.
По опыту знаю, что семейная жизнь именно такова. Сначала пытаешься вести себя, как образцовые домочадцы в журналах и по телевизору, но потом на тебя всей своей тяжестью давит неудача.