Страшные сказки для дочерей кимерийца
Шрифт:
Но — кинжалы!.. Но — всевозможные ножи, ритуальные и боевые! Прямые метательные так и просились в полет, изогнутые в виде серпа прямо с ковра, казалось, целят во вражье горло. Прямодушные саксы, поблескивающие широким листообразным клинком, коварные стилеты, больше похожие на шпильки для волос, и в тело входящие так же легко, как те самые шпильки — в уложенную прическу придворной модницы… С такими, пожалуй, даже Атенаис бы справилась.
Да и связали Лайне так, что любой ребенок освободится быстрее, чем жрец Дурги прочтет самую краткую благодарственную молитву — а Дурга из тех богинь, раздражать которых
Лишь запястья — смех, да и только. Словно у нее нет ног! Так и подмывало ударить тяжелым деревянным башмаком, как учил ее старый однорукий стражник, оставленный отцом при конюшне из уважения к былым заслугам. Коротким замахом, не только ногой, но всем телом, от плеча — туда, где у противника кончается туловище, и начинаются ноги.
Очень хороший удар, она пару раз проверяла. Еще дома. Здоровенные конюхи валились на колени, словно подкошенные, и, зажимая обеими руками пострадавшее место, начинали выть и ругаться так, что Лайне забывала обо всем и восхищенно вслушивалась, стараясь запомнить как можно точнее особо понравившиеся выражения.
Хороший удар, короче.
Только вот обещанный арбалет — еще лучше…
Арбалет станет ее — если она до самого конца первой осенней луны будет вести себя так, как подобает настоящей принцессе. Как ведет себя та же Атенаис, к примеру. Отец обещал. И она — обещала.
А принцессы не втыкают кинжалы в горло чужим слугам и не бьют их деревянными башмаками. Пусть даже слуги очень мерзкие. Невозможно представить себе, чтобы старшая дочь короля Аквилонии в кого-нибудь вонзила кинжал. Или — того хуже! — ногой ударила. Совершенно невозможно. Атенаис — настоящая принцесса. Такая, что даже противно! Недаром ее все время в пример приводят.
Что бы сейчас сделала Атенаис?
Лайне нахмурилась, прикидывая так и эдак. Обхватив себя за плечи, ходила по комнате, стараясь согреться хотя бы движением, раз уж ни жаровни, ни теплых одеял в этой комнате нет.
Атенаис наверняка бы попыталась очаровать тюремщика. И у нее бы получилось. Она умеет. Поморгала бы дивными глазками, повыпячивала бы пухлые губки. А потом — опущенные ресницы, горестный вздох, пара слезинок — и обед готов, извольте кушать! Сколько раз за последние пару зим Лайне видела это на примере юных отпрысков отцовских друзей. И даже на самих отцовских друзьях, почтенных и убеленных сединами — сестрица, войдя во вкус, пробовала свои чары на всех вокруг, до кого могла дотянуться хотя бы взглядом. Даже на сороказимних! А старость, как оказалось, вовсе не спасает от глупости.
Нет, пожалуй, у Лайне так не получится — хихикнет в неподходящий момент и все испортит. Придется ограничиться послушанием и благодарностью.
Противно, но не смертельно. Придется как следует пореветь, размазывая слезы и сопли по лицу и одежде (если повезет — не по своим). Калечить ее не станут и слишком сильно бить тоже не должны — иначе у отца могут возникнуть неприятные вопросы.
Она все продумала и ничего не боялась. Но почему-то вздрогнула от грохота отодвигаемого засова…
***
Засов громыхнул вторично. Так похоже, но все же иначе — освобождая…
Лайне подтянула ноги к груди, стараясь закутаться в обрывки платья.
Сидеть не больно, платье Эцхак разорвал только по вороту, скорее пугая, нежели действительно собираясь обнажить всю спину целиком для порки. А такую парчу что там плетка, копье — и то, пожалуй, не всякое пробьет!
Так себе порка была.
Куда больше крику и глупых угроз с клятвами на зуагири. Чтобы маленькая дурочка крепко-накрепко запомнила, от кого ее спасут. Этот своей страшной плеткой больше по стенам бил да по деревянной скамейке, словно промахивался. Ха! Промахнется такой, пожалуй.
Лайне подыгрывала, как могла — взвизгивала и дергалась на каждый удар, словно вовсе и не промахнулся он, испуганно хныкала и поскуливала. По-хорошему сейчас следовало бы поплакать — пусть любуются. Только вот…
Противно.
Лайне шмыгнула разбитым носом, размазала жестким рукавом по лицу подсыхающую кровь. По носу этот ее случайно задел, и даже вроде бы сам испугался, когда она, завыв тоненько и мотнув головой, оросила веером горячих красных капель и его самого и ближайшую стену. Нос — слабое место, много крови от малейшего удара, наградили же боги! Раньше ее это злило, а теперь вот — пригодилось. Потому что этот продолжать наказание не стал и почти сразу ушел. Вместе со своей плеткой. И теперь наверняка наблюдает за примерно наказанной пленницей через какую-нибудь смотровую дырку. Вместе со своим повелителем и господином. Разноглазых изображений Бела на стенах не было, и потому Лайне не определила пока, где же именно эта самая смотровая дырка находится. Но в том, что такое отверстие обязательно есть, не сомневалась ни одного удара сердца.
И потому, если не хочет она дальнейших неприятностей, стоит постараться…
Кровь из носа щекотала опухшие губы. Лайне опять отерла ее рукавом и попыталась захныкать — жалостливо и запуганно.
Вышло плохо.
***
— Плохо работаешь!
Эцхак вздрогнул, стараясь выказать всем съежившимся телом как можно более полную картину раскаяния. Селиг бегал по мягкому ковру, скрадывающему звуки шагов. Услаждать свою печень принесенными расторопными рабами винами и фруктами он не желал. А желал чего-нибудь разбить. И лучше всего — если будет это чем-нибудь редким и немыслимо дорогим.
Но Эцхак, наученный горьким опытом и молча оплакавший осколки кхитайских чаш, старался более не искушать судьбу — вся посуда на подносах была исключительно серебряной и золотой. И потому молодому королю пришлось удовольствоваться швырянием в стену блюда с вареными в меду фруктами.
Двое рабов немедленно бросились собирать раздавленную липкую мякоть обратно в немного помятое блюдо. Удовлетворенно оглядев их съежившиеся спины, Селиг слегка остыл и продолжил уже почти спокойно:
— Она глупа, не забывай. Очень глупа. Она не понимает твоих угроз. Посмотри! Она даже не плачет. И крови почти нет, кожу не рассек даже, какой же ты после этого злобный дикарь-кочевник? Пусти ей кровь! Заставь плакать! Или я заставлю плакать тебя.