Страшный дар
Шрифт:
– Мир сошел с ума, Джейми, когда отказался от волшебства. И ты сейчас сходишь с ума, отказываясь от лучшего, что есть в тебе. От того, что делает тебя… Тобой. Единственным. Моим любимым. Моим кумиром! Джейми, я люблю тебя. Я говорила тебе это, я повторяю тебе это без малейшего смущения и стыда. Я люблю тебя. Я встану рядом с тобой против любой угрозы. Я пойду за тобой куда угодно. Но за тобой – настоящим… Не за солидным господином в пасторском сюртуке. Этого господина я не знаю. Этот господин – не мой Джейми. Ведь я люблю рыцаря-эльфа. – Лавиния говорила и плакала, и смотрела на Джеймса, и видела, что ее слова не достигают его сердца, его лицо казалось ей замкнутым и неумолимым,
Джеймс отступил еще на шаг и взглянул на нее с такой тоской, что Лавинии почудилось, будто он сейчас бросится бежать прочь. Но Джеймс опустился перед ней на колени. Не так, как делают предложение, а как будто молил о прощении.
– Не продолжай, я все понимаю. Сколько мы с тобой оттачивали красноречие, насмехаясь над святошами. А Уильям хохотал, потом одергивал нас, потом снова хохотал. Мне следовало подготовить тебя помягче, но я подумал, что ты и так согласишься… не знаю, почему это взбрело мне в голову. Вполне естественно, что ты напугана. Но подумай – в каждом графстве сотни приходов, и в каждом из них есть по ректору или викарию. Живут же они как-то и наверняка помогают своей пастве по мере возможности. Обычная жизнь не так уж страшна, Лавиния. Поверь, я не буду принуждать тебя ни к чему, что может быть тебе оскорбительно. Я сделаю все, что ты скажешь. Лавиния, я сделаю все! Я вымараю из молитвенника слова о том, что ты клянешься мне подчиняться. Ты будешь жить, как тебе вздумается. Только оставайся со мной. – Он коротко застонал. – Я даже не буду требовать, чтобы ты посещала церковь. Я буду верить так старательно, что накоплю достаточно святости и разделю с тобой мое спасение. И если ты боишься занозить ноги о тернии Первой дороги, что ж, тогда я понесу тебя на руках. – Он прижал к губам ее руку. – В обмен же я прошу только одного. Это такая малость, Лавиния.
У Лавинии слезы брызнули из глаз, а лицо загорелось так, как если бы Джеймс надавал ей пощечин. Но она не могла отступить, она собиралась сражаться до последнего с этим безумием, которому ее любимый почему-то поддался… Почему? Что случилось? Быть может, это какое-то колдовство? Что сделал с Джейми лорд Линден, будь проклята его черная душа?
Но у нее уже не было сил сражаться с Джейми…
Так чувствует себя волна, вновь и вновь бьющаяся об утес. Нет, вода камень точит…
Так чувствует себя птица, влетевшая в комнаты. Она видит сквозь стекло прекрасный сияющий мир и с разлету налетает вновь и вновь на прозрачную, но нерушимую преграду, пока не падает замертво с разбитой в кровь грудью.
– Такая малость… Отказаться от волшебства и красоты. От наших мечтаний. От Третьей дороги. От моего рыцаря-эльфа. От тебя настоящего, – прошептала Лавиния. – Джейми, если для тебя это такая малость… То для меня это – конец всему… Нет, Джейми. Нет.
– Лавиния, пойми, рыцаря-эльфа больше нет. Мы с ним раззнакомились. Есть просто я, Лавиния… Или гламур настолько застил тебе глаза, что ты меня не видишь? Или
– Твое волшебство, Джеймс Линден. Не трюки. Волшебство. Отказавшись от него, ты перестанешь быть собой. Ты станешь тенью себя. Ты уже выглядишь как тень… Я думала – это из-за горя. Оказывается, это потому, что ты себя предал. И меня предал. Я не знаю, что сделал с тобой лорд Линден, но что бы это ни было… Это чудовищно. И я проклинаю его. Пусть горит в аду. И я буду гореть в аду! – выкрикнула ему в лицо Лавиния. – Что угодно лучше, чем смотреть, как ты… убиваешь себя, Джейми…
– А что дурного в том, чтобы убивать себя? В Писании сказано, что если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно. Быть может, я тоже хочу принести много плода. Или хотя бы рассчитываю, что из такого зерна, как я, может произрасти хоть что-то, кроме наперстянки, – усмехнулся Джеймс.
Преподобный Джеймс Линден.
Больше не ее Джейми.
Преподобный Линден.
Лавиния зарыдала в голос, как маленькая девочка, некрасиво, с обильными слезами, развернулась, подхватила юбки и со всех ног кинулась прочь.
Бежать от этого кошмара, бежать от этого предателя, бежать…
Весь вечер она пролежала у себя в комнате. Притворялась, будто у нее мигрень.
А на следующий день, к вящей радости матери, согласилась отправиться на прогулку с сэром Генри. И пожилой джентльмен больше не казался ей таким уж гадким. Хотя бы потому, что он был умен и остроумен, он развлекал и смешил ее… И еще – его так жарко осудил Джеймс Линден. Этот новый, незнакомый ей Джеймс Линден, ожидающий рукоположения в сан. Уже ради одного этого ей следовало поощрять сэра Генри и его ухаживания.
Через три недели Лавиния согласилась выйти за барона Мэлфорда замуж.
Дура, какая же она была дура…
В день своей свадьбы Лавиния задыхалась от отвращения и ненависти – ко всем. К мужу, который имел возможность и желание ее купить. К матери, которая вынудила ее продаться. Но в первую очередь к себе самой. Она чувствовала себя жалкой, слабой, ничтожной, такой же, как все!
Но сильнее всех она ненавидела Джеймса Линдена. Он ее предал. Он себя предал.
Любил ли он ее вообще хоть когда-то?…
Лавинии казалось, что любил, но если любил – как он мог? Вот так легко, в одно мгновение отказаться от всего того счастья, которое могло бы у них быть? От целой жизни с ней и со своим волшебством?
Лавиния понимала, что сейчас Джейми наверняка сомневается в том, что Лавиния его любит. И пока горничные ее наряжали, она размышляла: что было бы, если бы она все-таки согласилась разделить с ним жизнь приходского священника? Может, ей бы удалось со временем переубедить его? Он был в отчаянии из-за гибели брата, он был ранен жестокими словами отца, но со временем, когда раны затянутся, возможно, он поймет, что совершил ошибку, он вернется на свой истинный путь, на дивный путь меж папоротников в холмы…
Но как это выдержать? Как дождаться? Как долго она смогла бы изображать смирение? И смогла бы вообще? Рядом с ним ей ничего не было страшно. Ей казалось, что вдвоем они могут бросить вызов самому Сатане. Но не Богу. Нет, не Богу.
И как же быть с родителями? Как противостоять матери? Как стерпеть упреки своей совести? У нее долг перед ними. И она должна Дику. Его последними разумными словами, до того, как он залопотал совершеннейшую бессмыслицу, были: «Ты же позаботишься о маме и папе? Хорошо, что ты красивая. Была бы дурнушкой – и маме не видать исполнения мечты…» Он улыбнулся ей в последний раз тогда.