Страшный суд над богом и дьяволом
Шрифт:
– Но мы всегда были и будем с вами! Мы поддерживаем и направляем вас на путь истинный! Кто собьется – тех не жаль! Мы достойны тех, кто достоин нас! Единство! Братство! Демократия! Империя! Христос с нами! Я с вами!
– Товарищ Призонов! – в умоисступлении крикнула красивая девушка, стоящая к Императору вполоборота. – Можно, я вас поцелую?
Призонов усмехнулся и подкрутил ус.
– Я всегда был близок своему народу, – сказал он и поманил девушку. Девушка вбежала на трибуну. Александр увидел страшный ожог, изуродовавший почти пол-лица русской
– Откуда такое личико? – шепнул Александр.
– Я, когда началась война, в Италии с мамой отдыхала, – понизила голос девушка. – Маму не спасли. Я теперь только вас люблю.
– Понимаю, – отстранился Призонов и повысил прекрасно поставленный голос. – Кто вы по профессии?
– Психиатр! – громко сказала девушка.
– Нужная России профессия! – одобрительно сказал Император. Девушка жалко кивнула и сошла с трибуны.
– Я тоже ваш врач! – заорал Александр. – Я вырежу ваши болезни огромным скальпелем! Я – ваш хирург, ваш анестезиолог, ваш патологоанатом, ваш диагноз!
– Россия – Призонов! Призонов – Россия! – снова завыла толпа.
***
– Ваша речь была прекрасна, Александр Аркадьевич! – восхищенно сказал Владислав Гиенов.
– Моя речь? – удивился Призонов. – Я просто повторял то, что сидит в их незатейливом подсознании. Главное – не слышать воплей, а уметь слушать эти отдаленные подобия мысли.
– То, что они орут, а не думают – хорошо и нужно. Но почему они орут невпопад? – сердился Кони Лабрадорович, запивая граппой свежие устрицы.
– Это тоже хорошо. Другой народ нам и не нужен. Энергии много, понимания мало, – снисходительно взглянул на него Император. – Плохо то, что их могучую энергию пора вновь применять, а уже не на ком. Если не найдем очередного страшного врага, они начнут задумываться – как так, мы всех забомбили, а лучше жить не стали? Кто виноват? А всех виноватых уже и нет. Если это столь же больное, сколь дикое древнее животное по имени «народ», вдруг проснется, и поймет, что оно само себе господин, может быть интересно…
– Враги всегда найдутся! – гаркнул Гонялов. – Апельсинов к примеру! Развел тут антипартийную линию, гуманист фашистский!
– Никогда не думал, что будем судить Апельсинова и его нацболов за гуманизм, – влил в себя виски спикер Миноров.
– Это же враг народа! – жутковатым металлическим голосом выкрикнул Угрюм-Бурчеев. – Клейма негде ставить! Война – благо! В сорок пятом двадцать миллионов мальчиков умерло с улыбкой на устах! Во имя Родины и двадцати миллиардов таких мальчиков не жалко! Умереть за Отечество – счастье!
– Самое противное, что этот мерзавец уже заявку в Думу сбацал, ЦИК обошел! – сказал Падловский. – Его же туда допускать нельзя!
– Без прессинга! – оборвал его Призонов. – Мы самая мирная страна в мире! К тому же единственная.
– По сравнению со мной – да, – заинтересовался Миноров.
– Вот и все. Своим, как понимаете, мы веса с голосами добросим. А чужой не прошел по весу – прощай, иммунитет! С Апельсиновым потом тихонечко, без крика, как обычно. Не мне вас учить, Николай Платонович.
– Вас понял! – резко кивнул Пастухов.
– Замечательно! – воскликнул Падловский и сразу потянулся в креатив. – Сделаем серию роликов о том, что Русская Империя – это страна сильных, здоровых людей, а не тощих очкариков с бородкой! Эх, Кукрыниксов бы сейчас воскресить!
– Могу устроить, – величественно сказал Император.
– И Пушкина можете? – вдруг заинтересовался Падловский.
– Зачем нам живой Пушкин? – удивился Призонов. – Хватит и живого Игоря Кириллова!
– В качестве врага, разумеется, – заулыбался Падловский. – Эфиоп, русофоб, агент Моссада и так далее. Для массового эффекта и дружков его можно воскресить – Муравьева, Рылеева, Бестужева…
– Не стоит будить нового Герцена, – покачал головой Император. – Ограничимся Кукрыниксами, а то круг замкнется. Ведь еще кое-где смеют самостоятельно думать!
– Моя недоработка, – поник Падловский.
– Вы уж разберитесь с бывшими иностранными гражданами! А то, приезжаю с Дементием Варламовичем к мсье Саркози для подписания мирного договора о полной капитуляции. Договор простой и типовой. Мне – все, вам – кусочек всего, народу – как всегда, Саркози – жизнь. Так этот Коля-Николя вдруг заявляет, что должен посоветоваться со своими коллегами, так как живет по демократическим принципам! Дементий Варламович, у нас ведь тоже демократия, не так ли?
– Так точно! – рявкнул Брудастый.
– И никаких других демократий быть не должно, правильно?
– Не потерплю! – убедительно сказал Брудастый.
– Дементий Варламович – это воплощение нашей демократии! – одобрил Призонов. – Потом конечно, этот Николя у меня в ногах валялся, но осадок остался…
– Может, его тоже того? В осадок? – плотоядно облизнулся Пастухов.
– Не спеши, Коля. Всем придет черед, – со значением сказал Александр.
– Народ вообще нагл, злобен и инертен, – сказал Свинюгин. – Люди кричат, что все их налоги идут на наши счета. А на что мы, спрашивается, ядерное оружие сооружали? Армию на что содержим, которая их от них самих защищает?
– Твари неблагодарные! – поддержал Миноров и запил свою обиду коньяком столетней выдержки. – Работаем, как рабы на галерах…
Призонов брезгливо поморщился и вдруг щелкнул пальцами. Все, кроме, Гонялова, превратились в фарфоровых кукол с плоскими овалами вместо лиц.
– И что? – спросил Гонялов.
– И все! – с торжеством сказал Император.
– Вам надоело быть пастухом, вы хотите стать садовником. Решили превратить животных в растения? Надолго или насовсем? – переспросил Иван Денисович.