Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

Ерофеев Виктор Владимирович

— Я не понимаю всей этой истории с битой посудой, — сказала мне немка, инстинктивно опасаясь взрывов и русской стрельбы. — Я все понимаю, но при чем тут битая посуда?

— Ты свободна, — сказал я немке. — Наташа тоже пусть выйдет отсюда и утешит тебя. Идите, побрейте друг другу ноги. Лора и помощник могут остаться. Мне не жалко.

— Подождите, — сказал капитан. — Не бросайте гранату! Лора, выдай ему стеклянную банку. Он — маньяк. Я сдаюсь.

— Хотите, я наполню банку волжской водой? —

услужливо предложился помощник капитана.

— Отдыхай, черная сотня, — сказал я. — Лора, несите банку.

Лора босиком побежала за банкой.

— Я государственник, — сказал капитан с поднятыми руками, — но к смерти я не готов. Хотите выпить?

— Не откажусь.

Капитан опустил руки и разлил водку по стаканам.

— Ну, за ваш анализ! — сказал капитан. Мы хмуро выпили.

— Хотя, что такое анализ? — спросил капитан, хрустя огурцом. — Не русское это дело. Я и сам без анализа знаю, что вода здесь течет не живая, а мертвая. Понял? Ну, вот такаямертвая! Совсем мертвая!

— Какой же ты тогда государственник? — удивился я.

— Так я потому и государственник, что вода гнилая, — сказал он.

— А если я ее оживлю? — сказал я.

— Кишка у тебя тонка, — сказал капитан. — Не такие, как ты, пробовали! Ну, давай, наливай! — сказал он помощнику.

— Что такое русский? — сказал капитан, снова выпив водки. — Русский — это, прежде всего, прилагательное. Китаец — существительное, француз — тоже, негр — и то существительное!

— Даже еврей, — вставил помощник, — жидовская морда, а существительное!

— Правильно, — одобрил капитан. — А вот русский — он прилагательное.

— К чему же он прилагается? — спросил я.

— Вот я всю жизнь живу и думаю, к чему он прилагается, и, выходит, он ни к чему не прилагается, как его ни прилагай. Русский — он что, если разобраться? Доказательство от противного. Одним словом — апофатическая тварь.

Свет вырубился. Сауна стала тьмой. Мятежники схватили меня за горло железной рукой.

— Ну, вот и все, — сказал капитан. — Включайте свет, Лора Павловна.

Буфетчица с хохотом выполнила команду.

— Нам с тобой, друг мой, на этом свете вдвоем не жить, — не без трансцендентной грусти заметил капитан, связывая мне руки за спиной. — Или ты, или я. Так что будем тебя мочить.

— А перед этим трахните его! — оживленно сказала Лора Павловна.

— Непременно, — заржал помощник.

— Вы чего! — возопил я. — Во всем мире гомосеки трахаются полюбовно, а вы тут в России превратили половой акт в позор и тотальное унижение!

— Захотели и превратили, — сказала Лора Павловна, срывая с меня одежду.

— Сейчас я буду тебя анализировать, — заявил капитан, становясь в плотоядную позу. — Помоги-ка мне, Лора Павловна!

Я

стал молиться. В такую минуту мне Христос был бесконечно ближе Будды и прочей божественной экзотики. В такую минуту я понял, в какую дверь я должен стучаться.

Дверь сауны слетела с петель. На пороге стояла моя немка с базукой на голом плече. За ней — красавица Наташа с саблей наголо. На мое счастье, они подглядывали в замочную скважину.

— Хенде хох! — крикнула немка впервые за всю Волгу по-немецки, и мне впервые понравился этот язык. — Не шевелись! У меня дед был эсэсовец.

Она сказала чистую правду. Все подняли руки, кроме меня. Наташа саблей перерубила мне путы. Шайка была обезврежена. Немка проворно накинула на всех троих по пеньковой петле. Тут с белым флагом в руке влетела в сауну бухгалтерша, та, что показывала мне свои груди. Она хотела сказать что-то важное, но вместо этого неосторожно напоролась на саблю и, по-моему, сразу умерла. И победители, и побежденные не смогли сдержать улыбок.

— Ну, прощай, капитан! — беззлобно сказал я. — Прощай и ты, Лора Павловна.

— Федор, все! Хайль Гитлер! — выдохнул помощник капитана.

Покорно, роняя бутылки, он полез на стол вешаться.

— Полезай и ты, партизанка! — прикрикнула на буфетчицу немка. — Быстро!

— Сами мне говорили, что вы принципиальный противник смертной казни, — с легкой укоризной сказал ей капитан с петлей на шее.

— Да! — сказала немка. — Но еще больше, чем смертную казнь, я не люблю партизан!

— Муся моя, до свидания! — достойно обратилась Лора Павловна к капитану.

Все вдруг поняли, что между ними в жизни было большое чувство.

— Может, не надо? — робко спросила Наташа с саблей.

Вместо ответа немка выбила стол из-под ног осужденных, и они задергались в воздухе, пугая нас своей уже нездешней эрекцией.

— Сфотографируйте меня вместе с ними, — сказала немка, становясь с улыбкой между членов двух повешенных.

Лора Павловна качалась сама по себе, картинно превращаясь из буфетчицы в великомученицу.

Саратов — Волгоград

В то время, как ее дедушка брал приступом Сталинград, моя бабушка голодала в блокадном Ленинграде. Однажды, после взрыва немецкого снаряда, ей в окно влетела оторванная голова соседки. Весь Сталинград мы просмеялись, как будто смешинка попала нам в рот. Мы особенно смеялись на Мамаевом кургане, где мне захотелось поджарить немку на вечном огне.

Каждый народ понимает проблему страдания по-своему. Русские переводят ее на доступный им язык. У подножья Матери-родины с открытым, как у французской Марианны, ртом и грудью несчастной бухгалтерши собралась целая группа статуй, символизирующих коллективные страдания.