Страшный Тегеран
Шрифт:
Кавеханэ стояло на хорасанской дороге, и чарводары любили заезжать сюда подкрепиться трубкой, да и сам хозяин, как он сознавался, любил выкурить одну-две горошины терьяка в день, поэтому важную роль здесь играли мангалы и два вафура для курения терьяка. Хозяин говорил, что он держит их исключительно для блага проезжающих, чтобы им было чем отогнать усталость и привести себя в хорошее настроение.
— А как насчет наших лошадей? — спросил офицер, как только вошел. — Где конюшня?
Старик, который, увидев военную форму, почти перестал бояться разбойников, успокаивая себя тем, что тут, если и будет грабеж, то, по крайней мере, грабеж гласный и официальный, пошел с одним из жандармов куда-то за кавеханэ
Игроки, с увлечением продолжавшие игру, судя по внешности, были из местных крестьян. Игра, видимо, целиком поглощала их. Забавно было то, что играли они в игру, которая не была известна в практике ни одного из игорных домов в мире.
Никто из них, в сущности, не имел понятия о том, как вообще играют в карты. Но с месяц тому назад в деревню приезжали из города для «ревизии» сын помещика со своим приятелем. И кедхода приказал, чтобы крестьяне по очереди прислуживали молодому барину.
Однажды, когда деревенская жизнь показалась барину невыносимо скучной, он вытащил из ручного саквояжика колоду карт и предложил приятелю, от скуки поиграть.
Разноцветные, разрисованные листки, каких здесь никогда еще не видели, понравились деревенским парням. В особенности же нравилось им смотреть, как деньги все время переходили то от барина к приятелю, то обратно. Ухмыляясь, глядели они на игру, воображая, что стоит только взять в руки карты, чтобы появились деньги.
Через двадцать дней ага уехал, а так как карты уже поистрепались, он, не долго думая, оставил их в наследство деревенским парням. Хотя они и не сумели постигнуть правил игры, но им так хотелось обмениваться деньгами, что они все же решили играть. Из боязни кедходы они стали собираться по ночам в кавеханэ на дороге. А так как, чтобы выигрывать и проигрывать, нужны были все-таки какие-то правила, то они условились между собой, что будут сдавать карты поровну, причем выигравшим будет тот, у кого окажется больше фигур. Другого они ничего не могли придумать.
И так они начали играть, и целые ночи напролет просиживали в кавеханэ за картами. Играли они и в эту ночь.
Подойдя к ним, офицер с интересом спросил:
— А меня примете в игру?
Увидев офицера, трое деревенских парней быстро сгребли со стола свои жалкие гроши и, запинаясь, заговорили:
— Мы не играли... Мы ничего... Мы так, от скуки...
Фигура офицера так их напугала, что они почти дрожали.
У них был такой жалкий вид, что офицер поторопился сказать:
— Да вы не бойтесь. Я вас не заберу. Я только зашел сюда с арестованными отдохнуть, а завтра утром уйду.
Тут только, подняв головы, они разглядели арестованных, собиравшихся спать.
Но они были так напуганы, что игра больше уже не имела прежней прелести. Один из них, собрав карты, спрятал их в карман. Другой, набив трубку, предложил ее офицеру. Третий тоже набил трубку и, попросив у офицера позволения, угостил жандармов.
Через какой-нибудь час все стихло. Храпели арестованные, офицер тоже спал, улегшись на краю нар. Жандармы разлеглись, кто где. Хозяин разостлал возле лестницы, ведшей на крышу, свою постель и тоже заснул.
И только трое парней не спали и тихо разговаривали между собой. Впрочем, кажется, и среди арестованных, несмотря на усталость, не все еще спали.
Глава пятнадцатая
БЕГСТВО
Курбан-Али, Кердар-Али и Ходадад, трое честных неграмотных добродушных деревенских парней, недолюбливали власть и правительство. Не разбираясь в том, какая разница между теперешней властью и бывшей, между теперешним строем и временами Насрэддин-шаха, они ругали все правительства,
Ругались они, пожалуй, не без основания: что дает крестьянам власть, и каково их положение? Они вечно трудятся, а помещики в своих дворцах предаются веселью и удовольствиям; они работают зимой среди снегов, летом под знойным солнцем, а помещики блаженствуют зимой в городских особняках, а летом в загородных парках. Больше же всего изводят крестьян всевозможные правительственные уполномоченные, от наездов которых сердца несчастных тружеников обливаются кровью.
В последние годы им приходится еще мучиться с выборами (выбирать депутатов), и были случаи, когда некоторым из них, в связи с выборами, угрожали розги или высылка из деревни.
Несчастные неграмотные крестьяне не понимали, что значит «депутат» и за что им угрожают розгами. Между собой они говорили:
— Если им требуется писать на бумажках всякие имена, пусть себе пишут, какие хотят.
Но их тоже заставляли писать. Когда кедхода, собрав всех в деревенском «текьэ», объявил, что они должны избрать депутата, притом такого, который твердо стоял бы за веру, и что он со своей стороны рекомендует избрать Н... оль-молька, настоящего мусульманина, знающего наизусть все хадисы, они были вынуждены с ним согласиться и провели Н... оль-молька в депутаты, дав ему право красноречиво именовать себя в меджлисе подлинным представителем иранского народа. Новшество это пугало их. Оно убеждало, что центральное правительство — правительство несправедливое и деспотическое, что является признаком близящейся кончины мира. Отсюда вывод — все действия правительства следует считать незаконными, погаными и дальше: всему незаконному нужно сопротивляться.
Когда эти добрые парни увидели арестованных в таком жалком виде в лапах военных, они сразу почувствовали острую ненависть к виновникам их мучений и с открытой душой решили послужить несчастным.
Но что они могли сделать? У них не было ничего, кроме трех лопат, а с ними не пойдешь против вооруженных жандармов и не освободишь арестованных. И, чувствуя себя бессильными и горько жалея, что не могут помочь несчастным пленникам, они тихо сидели в уголке.
Прошел еще час. Сон окончательно овладел офицером, жандармами и арестованными. Отовсюду несся храп. Лампа в кавеханэ потухла, и только возле крестьян горел маленький ручной фонарик, при свете которого арестованных не было видно. Курбан-Али курил уже пятую трубку. Кончая ее, он вовсю грудь затянулся табаком. При свете разгоревшейся трубки глаза его встретились вдруг с парой блестящих, широко открытых глаз, смотревших со странным вниманием на него и двух его товарищей. Осмотревшись, парень сообразил, что это, должно быть, глаза того молодого человека, который лег первым в ряду арестованных на килиме. Блеск этих глаз звал к себе, притягивал Курбан-Али с какой-то, точно магнетической, силой.
— Смотрите, смотрите, — сказал он Кердар-Али и Ходададу, — зачем он на меня так смотрит? Чего он от меня хочет? Что я могу?
Кердар-Али и Ходадад посмотрели, куда указывал Курбан-Али, и тоже увидели в полутьме два горящих глаза, неотрывно смотревших на них.
Теперь все трое не отводили от него взгляда. Глаза их, привыкнув к темноте, теперь хорошо различали его черты.
Они увидели лицо молодого человека лет двадцати — двадцати двух, измученное страданиями и потемневшее от солнца и ветра. Лицо это было не похоже на лица других арестованных, и все в нем говорило, что он очутился среди них случайно. На лице виднелись следы крови. Его поднятые и протянутые к крестьянам руки, — он лежал на спине, — были также в кровоподтеках.