Страшный Тегеран
Шрифт:
— Отворяй, а то сломаю дверь и тебя убью.
Нахид-ханум в ужасе открыла ворота и тотчас же поняла, почему постовой ажан не вступился за права ее дома. При ярком лунном свете она увидела, что перед ней стоит казак. Это был невысокий, коренастый парень, по выговору которого можно было догадаться, что он тегеранец и, должно быть, до поступления в казаки принадлежал к числу обитателей Чалэ-Мейдана. В руке у него была наполовину опорожненная бутылка, которую он во время разговора подносил ко рту.
Нахид-ханум сейчас
— Это кто здесь мне ворота не отворял? А? Кто мое имя спрашивал? Ну? Имя мое — Хасан-Ризэ.
Нахид-ханум, все еще дрожа от страха, пряталась за дверью. Но тут она, набравшись храбрости, выскользнула и, крадучись сзади казака, пробралась к крыльцу дома и, как будто только что вышла из комнаты, заговорила:
— Эй, Реза! Ты что это, негодный, так долго ворот не отворял? Ты что же, паршивец, не знаешь, что ли, что наиб Хасан-хан, когда ему только угодно, может к нам прийти и что наш дом — его дом, а мы здесь только сторожа и слуги...
Все, что она говорила, как и чин наиба, который она приплела, было выдумкой, и говорила она это все только от чрезвычайного страха. Но слова произвели свое впечатление. Повернувшись к ней, казак с усмешкой сказал:
— Салам алейкум, ханум! Обидели меня!
Нахид-ханум знала, что, когда имеешь дело с пьяным или казаком, есть только одно спасение: повиноваться. И, так как она была в своем деле очень опытна, она тотчас же сообразила: «Казак без меры пьян, значит, если я дам ему еще немного чего-нибудь выпить, он через десять минут потеряет сознание, будет, как говорится, «готов» и оставит нас в покое».
И она сказала:
— Простите, наиб, мы не сообразили. Вы уж моей управительнице простите, дряни этакой, я ей уши обрежу. Пожалуйте, наиб, в комнаты.
Она указала ему гостиную, и казак, едва держась на ногах, двинулся за ней.
Опять она зажгла лампу. Гостиная была в беспорядке.
Все было разбросано, повсюду валялась скорлупа аджиля, огуречная шелуха.
«Ладно, не разберет», — подумала она.
Но вышло иначе. Едва Хасан-Ризэ вошел и увидел недопитые графины с араком и вином и «аджиль», как он спросил:
— Кто здесь был? А, теперь я понимаю, почему мне не отворяли. Тут гость!
Нахид-ханум торопливо ответила:
— Нет, нет, клянусь, сегодня мы совсем без гостей, это все паршивый Реза со вчерашнего дня комнат не убрал.
В этот самый момент голова Сиавуш-Мирзы сползла с подушки; он вдруг оглушительно захрапел. Нахид-ханум побледнела от страха. Она хотела было заглушить этот звук своим голосом, но ей не удалось, храп становился с каждым мгновением крепче.
И вдруг Хасан-Ризэ, тянувший в это время из горлышка бутылки водку, заорал:
— А? Так ты врать нам будешь? Что? Да ты зубы-то не заговаривай, а то клянусь гробом... если твой
Нахид-ханум переменилась в лице. Она понимала, что сейчас разразится драка. Она боялась даже не столько того, что Сиавуш будет убит, сколько штрафа, который ей придется заплатить завтра начальнику комиссариата и в мировом суде. Это было ужасно. Поэтому, чтобы помешать Хасану-Ризэ двинуться в комнату Сиавуша, она загородила собою дверь. Но Хасан-Ризэ поднял кулак и, свалив ее одним ударом на пол, ворвался в комнату.
В каком состоянии находились в это время Сиавуш и Эфет, мне описать нелегко... Впрочем, Сиавуш был так пьян, что, несмотря на все эти крики, не проснулся. Но бедная Эфет после всего, что произошло, не могла забыться ни на минуту. И вдруг она увидела, что в комнате появилась какая-то раскачивающаяся, точно часовой маятник, фигура.
Не доходя трех шагов до кровати, Хасан-Ризэ уперся вдруг взглядом в воротничок и галстук Сиавуш-Мирзы, которые висели на спинке кровати, освещенные луной.
— А, фоколи! — закричал он. — Я так и знал, что здесь должен быть фоколи!
И в то же мгновение он выдернул из ножен шашку и взмахнул ею. Шашка сверкнула в воздухе и вонзилась в кровать между ногами Сиавуша и Эфет.
Обитатели дома притворились спящими. Эти крики подняли бы всякое живое существо, но они продолжали лежать. Одни уже привыкли к подобным происшествиям и вовсе не желали из-за них жертвовать своим покоем (к ним относились старуха-кухарка и Реза), а другие так боялись за себя, что не могли и думать о спасении ближнего. Таковым был Мохаммед-Таги.
Когда лезвие шашки обожгло Эфет, она лишилась чувств. Совсем иное действие произвел удар на Сиавуша. Проснувшись и увидев перед собой Хасан-Ризэ, и в то же время услышав крик Нахид-ханум, которая, оправившись, побежала к воротам, чтобы позвать ажана, Сиавуш мгновенно спрыгнул с кровати и бросился на Хасана. У того уже не было шашки, и он потянулся к поясу, где у него висел револьвер. Сиавуш сейчас же схватил его за обе руки. Оба были пьяны, но поспавший Сиавуш был крепче. И так они боролись друг с другом, причем Хасан-Ризэ ругался и кричал, хвастаясь своей силой и угрожая сделать с Сиавушем, что ему захочется.
Вдруг нога Сиавуша как-то поскользнулась, и он растянулся на полу. Хасан-Ризэ навалился на него. Руки его теперь были свободны, он вытащил револьвер и приставил дуло ко лбу Сиавуша.
Ничто уже не могло спасти Сиавуша. Хасан-Ризэ был так пьян, что не сознавал, что делает. Через две секунды с Сиавушем должно было быть все кончено. Хасан-Ризэ нащупал гашетку и нажал, но здесь произошли события, подготовленные судьбой и всей историей любви Фероха.
Глава тринадцатая
СЧАСТЬЕ ЖЕНИХА