Страшный Тегеран
Шрифт:
— Конечно, он мне племянник и притом же у него матери нет... и я должна бы о нем заботиться. Да что же поделаешь, когда он сам не хочет, чтобы его учили и воспитывали, да вывели в люди, чтобы он на что-нибудь в жизни годился.
Видя, что спорить с матерью бесполезно, Мэин сказала:
— Хорошо, ханум-джан, для чего же вы меня позвали и к чему все это говорите?
— А к тому, что ты не должна больше вести подобных разговоров насчет Фероха и показывать всем, что ты влюблена в такого безнравственного молодого человека. Кого отец выбрал, за того и должна выйти замуж. Ты не знаешь разве,
Мэин гневно спросила:
— Это все, что вы хотели мне сказать?
— Да, все, — сказала Мелек-Тадж-ханум. — Что же, это, по-твоему, неважно? Доченька моя, ведь я твоя мать, ты не знаешь, как я тебя люблю... Я тебя умоляю, послушай меня, не будь со мной такой, какой была с отцом, обещай мне, что ты больше не будешь упоминать имени Фероха и не будешь противоречить отцу.
Мэин отрицательно покачала головой.
Но Мелек-Тадж-ханум все еще не отчаивалась. Она сказала:
— Ну, ладно, оставим пока. Я знаю, что в последние дни тебе что-то нездоровится, должно быть, с мыслями не можешь собраться. Даст бог, из поездки вернемся, тогда, может быть, больше прислушаешься к советам матери и отца и согласишься.
Услышав слово «поездка», Мэин сделала движение.
— Из поездки? Какая поездка? Куда надо ехать?
Мелек-Тадж-ханум быстро ответила:
— А помнишь, ты все говорила, что тебе бы хотелось съездить в Кум? Ну, так вот, вчера отец разрешил мне свезти тебя туда на месяц. Для отца твое желание прежде всего.
— Ханум-джан, — воскликнула Мэин, — ведь когда мне хотелось съездить в Кум, был Новруз, а теперь лето.
— Ну что ж, милая, зиарет всегда зиарет, когда бы ни поехать. Тогда Хезретэ-Фатемэ нас к себе не призывала, а теперь призывает. Ну, что ж такое, помолимся хорошенько и вернемся.
Мэин понимала, что сопротивляться отцовскому упрямству невозможно. Она говорила себе: «Зачем я буду тратить энергию на мелочи, она понадобится мне тогда, когда придется отказаться выйти замуж за кого бы то ни было, кроме Фероха».
И, поднимаясь, она сказала:
— Ну, что же, хорошо. Так когда же поедем?
Мать сказала, что они поедут завтра, в почтовой карете, но что час отъезда пока неизвестен и велела ей идти уложить все, что необходимо для путешествия.
Через минуту Мэин сидела в кресле у себя в комнате и говорила себе:
«Наверно, они узнали, где мы с Ферохом встречаемся. Хотя, впрочем, по лицу матери этого, как будто, не видно. А в общем, хорошо, что мы поедем. В дороге я с ней сумею поспорить наедине. И если мне только удастся вдолбить в ее слабую голову мои взгляды и хоть немного объяснить ей жизнь, у меня все-таки будет некоторая надежда».
И Мэин поднялась и, удостоверившись, что за ней никто не подглядывает, взяла перо и написала Фероху то письмо, которое мы с читателем прочли в предыдущей главе.
А когда явилась Шекуфэ, заглядывавшая к ней каждое
День прошел без всяких новых событий. Наступил новый день. Мэин собиралась к отъезду.
На сердце у нее было тяжело. Без конца повторяла она милое имя Фероха и все думала, думала. Но сколько она ни думала, соединение с ним казалось невозможным.
Кончился и этот день, канун того дня, когда надо было ехать, полный тревоги и печали.
Утром Мэин проснулась поздно. Возле ее кровати стояла Шекуфэ и в руках у нее было письмо — письмо ее дорогого, милого, верного Фероха, чье имя отец с матерью хотели бы вычеркнуть из сердца, представляя его перед нею распущенным и безнравственным человеком, чтобы вслед затем растоптать ее счастье во имя карьеризма и корыстолюбия.
Мэин быстро вскрыла конверт и прочла. Потом она прочла письмо еще раз, потом еще. И с каждым разом ее охватывало все большее и большее волнение.
Стоявшая возле нее Шекуфэ с удивлением думала: «Что же такое может быть написано в этом письме, что ханум перечитывает его столько раз от слова до слова». Но Шекуфэ относилась к Мэин с таким уважением, что ей в голову не пришло сунуться с каким-нибудь неуместным вопросом, который мог бы не понравиться ханум.
И снова Мэин прочла письмо. И тихо сказала про себя: «С таким отцом и с такой матерью так и надо поступать».
Больше она ничего не сказала. Она впала в такую задумчивость, что Шекуфэ по лицу ее поняла, что ей не надо мешать. И, ни о чем не спрашивая, она тихонько вышла из комнаты.
Как помешанная. Мэин ходила из угла в угол. Раз, два, бесконечно... Прометавшись так несколько минут, она открыла дверь, позвала Шекуфэ и сказала:
— Когда увидишь Фероха, скажи ему, что то, чего он хочет, будет исполнено.
Глава шестнадцатая
ВЕСТНИК ПЕЧАЛЬНОЙ РАДОСТИ
Часы пробили десять.
У ворот красивого белого дома современной постройки на Хиабане Аббаси остановился наемный экипаж № 189. Из экипажа вышел молодой человек в чесучовом пиджаке с черным галстуком и, подойдя к стоявшему у ворот худощавому слуге, спросил:
— Скажите, это дом господина Р... эд-довлэ?
Слегка поклонившись, слуга ответил:
— Да, ага, этот самый.
Тогда молодой человек сказал:
— В таком случае, если господин Р... эд-довлэ дома, передайте ему, пожалуйста, эту карточку и доложите, что я прошу принять меня по делу на несколько минут.
Слуга ушел и через минуту вернулся с ответом:
— Ага, вас ожидают.
И он повел молодого человека в дом через небольшой дворик, окруженный низким забором. Поднявшись по лестнице, они прошли две комнаты, имевшие вид приемных, и очутились в довольно просторной комнате, обставленной по-европейски.
Обстановка ее, впрочем, была не только европейская, но очень красивая и со вкусом подобранная. Стулья и кресла — по последней тегеранской моде — были прямоугольные, обитые ковриками, на стенах висели ценные ковры, а посреди комнаты на высокой подставке с фарфоровой доской, в красивом зеленом фарфоровом кашпо стояли два японских лимонных деревца.