Страшный Тегеран
Шрифт:
Но когда она увидела, что ей никто ничем не угрожает, когда она поняла, что в этом доме нет даже запаха позора и разврата, когда увидела возле своей постели милое лицо старушки-няньки, которая тихонько ее будила, когда, наконец, услышала голос Фероха, действовавший на нее с какой-то магической силой, — она почувствовала невыразимое облегчение.
— Мне тоже кажется, — сказала она Фероху, — что вы не из тех людей, с какими мне приходилось иметь дело все это время. Повесть моя длинная, но, если вы хотите и у вас есть время слушать, я расскажу вам о себе.
И Эфет рассказала Фероху всю свою историю.
Читатели не забыли этой печальной повести и потому поймут,
Целый час говорила Эфет. И перед Ферохом до конца раскрывалась бездна ужаса и гибели, в которую толкнули несчастную девушку человеческая низость, алчность и сластолюбие.
Скорбь, обида и глубокое негодование овладели Ферохом. Возмущенный мозг его готов был вызвать на борьбу весь мир. Он то обрушивался в мыслях на человечество и землю, которая может носить подобные существа и на которой все, кто силен, невозбранно душат слабых, где во имя похоти забывается все и где честь, счастье и сама жизнь одних являются игрушкой для других, — то обращался с проклятиями к небу.
Но что могло дать все это бедной Эфет?
Ферох сказал:
— Ханум! Услышав от вас подробности этого позорного дела, которое могло случиться только благодаря вашему неведению и подлости вашего мужа и тех, с кем вам до сих пор приходилось сталкиваться, я решил всеми силами добиться восстановления справедливости. Все эти люди получат такое возмездие, какого вы пожелаете. Но сейчас вам нужно как можно скорее вернуться в отцовский дом. Оставаться здесь, хотя ни меня, ни моего отца вы не стесняете — вам неудобно. Это может подать повод к разговорам.
— Но вы же знаете, — ответила Эфет, — что мои отец и мать писали мужу? Они от меня отказались. Как заставить их забыть все это? Как я могу вернуться домой?
— Ну, кто знает, — сказал Ферох, — что это было за письмо? Не поддельное ли оно? Может быть, оно появилось только для того, чтобы поставить вас в такое положение. Во всяком случае, я сам отправлюсь к вашему отцу, расскажу ему все подробности и, конечно, добьюсь, что все это будет предано забвению.
Эфет согласилась.
— К сожалению, — сказал Ферох, — сегодня у меня много своих личных дел и мне не удастся этим заняться, но завтра, еще до обеда, ваши родные будут уже обо всем осведомлены!
Услышав слово «завтра», Эфет почувствовала, как в ней просыпается сомнение: в доме Арус-Мажур тоже все говорили «завтра!»
Но Ферох прибавил:
— Завтра — это уже самое позднее, но, может быть, мы их еще и сегодня увидим.
Эфет осталась одна. Даже теперь минутами она еще задумывалась. Она боялась: вдруг отворится дверь, кто-нибудь войдет и... Но прошел час и никто не вошел. Вдруг она увидела, что по двору направляется к дому какой-то мужчина, которого она до сих пор здесь не видела. Однако скоро выяснилось, что беспокоиться не было причины: это был врач, которого Ферох вызвал осмотреть ее рану и оказать ей помощь. Врач объявил, что рана не опасна, что она может ходить и нуждается только в отдыхе.
Во время осмотра у Эфет начался сильный припадок кашля. Поднеся ко рту платок, она кашляла почти две минуты. Удивившись, доктор снова внимательно осмотрел ее, выслушал сердце и легкие. Он вышел, покачивая головой.
Выйдя вместе с доктором во двор, Ферох спросил, в чем дело.
—
Да, в результате страданий, которые она перенесла в двадцатидневной близости с чахоточной Шах-Баджи, у Эфет развился туберкулез, и она была на пути к гибели.
Было девять часов, когда в ворота дома Фероха кто-то постучал. У Фероха в доме, кроме него самого, отца, старушки-няньки и единственного слуги-старика, не было никого. Старик отпер ворота. Вошла молоденькая девушка, которая оказалась дочерью садовника, Шекуфэ, и спросила Фероха.
Не успел старик ответить, как Ферох, увидев Шекуфэ в окошко, очутился перед ней сам.
Шекуфэ знаками показала ему, что она не может говорить при слуге, и Ферох повел ее в комнаты. Сев и предложив ей место, причем Шекуфэ долго не соглашалась сесть, Ферох спросил:
— В чем дело, что еще случилось?
— Ничего нового не произошло, — ответила Шекуфэ, — только с час назад ханум вызвала меня и поручила мне доставить вам это письмо.
Уже при словах «ничего не произошло» тревога, поднявшаяся в сердце Фероха, улеглась. А маленький клочок бумаги, письмо, которое ему вручила Шекуфэ, лег на его израненное любовью сердце, точно нежный пластырь с исцеляющим бальзамом.
Или это неудачное сравнение и мы ошиблись, называя так письмо, полученное от любимой?
А разве поцелуй, звучащий музыкой средь темной ночи, — одно прикосновение губ к губам — не наполняет — пусть лишь на короткий миг — гармонией весь мир души, не исцеляет, как живительный бальзам, израненное сердце? Разве одна только улыбка той, кого любишь, не оживляет сердце любящего человека, то сердце, что не хочет взглянуть на тысячи других красавиц, подобных месяцу? Разве какой-нибудь незначащий подарок от того, кого любишь, не окрыляет дух надеждой и не исцеляет раны любящего сердца?
Так как же не сравнить письмо — письмо, несущее всю сложность внутренних переживаний человека, которого любишь, — с целящим пластырем, напитанным живительным бальзамом?
Десять раз поцеловал Ферох это письмо, прежде чем вскрыть:
«Дорогой мой, — писала Мэин. — Твои вчерашние слова все время не давали мне покоя. Верь мне: каждую минуту я думаю только о тебе.
Однако горе мое не в том, что я переживала это беспокойство. Мать вызвала меня сегодня к себе и объявила, что мой любимый Ферох не будет моим мужем и что мой будущий супруг... и она назвала чужое имя, которое я до сих пор даже никогда не слыхала, — я так расстроилась и так была зла, что забыла его.
Она назвала его моим нареченным женихом. Тут же она сообщила мне, что мы уезжаем на месяц на богомолье в Кум. По ее лицу было видно, что это неправда, что зиарет тут ни при чем, а просто они узнали, что мы с тобой видимся — хотя они не знают еще, где именно, — и, думая, что разлука заставит нас забыть друг друга, хотят увезти меня и разлучить с тобой. Мы едем завтра. Кроме меня и матери, поедут с нами служанка и слуга. Поедем в карете. И, по-видимому, сразу же после нашего возвращения меня отдадут этому человеку.
Кроме этого, мать сказала мне еще многое, что я пока опускаю. Спешу, боясь, как бы они не догадались, что я пишу у себя в комнате. Скажу только, что наше завтрашнее свидание теперь уже не удастся. Мне очень хотелось бы увидеть тебя сегодня вечером, но я вижу, что они уже меня подозревают и следят за каждым моим шагом.
По счастью, пришла Шекуфэ и сказала, что может сейчас же доставить тебе это письмо.
Помни одно: я тебя люблю и никогда не забуду.
Любящая тебя Мэин».