Страшный Тегеран
Шрифт:
Он пошел было из деревни, но прошел всего каких-нибудь сто шагов: ноги не хотели нести его дальше. Он направился к холму, возвышавшемуся в стороне от узенькой деревенской тропинки, взобрался на него и уселся на камнях, под деревом. Отсюда он мог видеть дом Аму-Керима и все, что там происходило, а его оттуда не было видно.
Он видел, как Мэин, после короткого разговора с отцом, которого он не мог слышать, накинула чадру, как вышла с отцом за ворота. Он удивился, что жандармы с Джавадом остались,
Нетрудно понять, что происходило в его душе. Иногда он говорил себе:
«Вперед! Напасть на жандармов и освободить Джавада». Но рассчитывать на победу было трудно: у него не было ничего, кроме маленького семизарядного револьвера, а жандармы были вооружены с головы до ног. Их было четверо, а он один-одинешенек.
Ферох был в здравом уме и знал, что подвиги, о которых рассказывается в Искендер-намэ, в книге о Гусейне-Корде и во французских подражаниях этим книгам (приписывающих эти подвиги Огюстену и Кабестану), — вымысел, и что в жизни редко бывает так, чтобы одному человеку удалось взять верх над четырьмя.
И опять он успокаивал себя: «Терпение, я все равно спасу его».
Через полчаса уехали и жандармы с Джавадом. Ферох остался один. Он потерял любимую, он стал причиной несчастья бедного Джавада, которого заставил помогать себе в делах любви.
Сердце его сдавила такая тоска, что он заплакал.
Он не принадлежал к числу тех, которые во имя своей страсти бывают готовы пролить кровь сотен и тысяч людей. Он был так добр, что не мог выносить мысли, что кому-нибудь из-за него может быть плохо. А Джаваду пришлось из-за него попасть в лапы полиции. Что с ним будет?
Наконец Ферох поднялся и двинулся к дому Аму-Керима. Жена его стояла у ворот. Увидя мрачное и грустное лицо Фероха, она поняла, что ему тяжело, и принялась его успокаивать.
В этом доме все, на что ни смотрел Ферох, напоминало ему Мэин. Он не мог успокоиться. И в то время, как жена Аму-Керима по привычке поминала бога, он думал: «А зачем бог был так несправедлив, зачем отнял у меня Мэин?»
Обхватив руками голову, он крепко сжимал ее, точно хотел выжать из головы объяснения своему горю. Минутами имя «Джавад» снова вставало перед ним, и он говорил:
«Прежде всего надо спасти Джавада».
Ферох знал, что, если вновь не произойдет чего-нибудь чрезвычайного, он всегда сможет увидеть Мэин. Но Джавад!.. на него обрушилась вся тяжесть гнева господина Ф... эс-сальтанэ. Как его спасти?
Ферох был молод. И перед лицом его юной мысли и юной воли все эти затруднения были пустяком. Но, чтобы спасти Джавада, надо было прежде узнать, что с ним сделали.
Целый день Ферох оставался в Эвине. В полдень жена Аму-Керима принесла ему обед. Но Ферох не мог обедать.
Настал вечер. Ферох пошел на берег реки. Он
«Что за низкие люди и что за глупцы: хотят отделить душу от тела!» Но никто не слышал этих слов: Мэин там не было. Иногда, почти впадая в беспамятство, Ферох тянулся к камню Мэин и целовал его. Но холод камня на губах отрезвлял его: Мэин там не было. И он снова возвращался к своему одинокому камню:
«Где сейчас Мэин? Что она делает? О чем она думает в это мгновение?»
Настала ночь. Ферох все еще не мог покинуть свои речные камни. Он забыл, что уже восемнадцать часов ничего не ел. Зачем есть? Ведь был утомлен и болен дух, а не тело.
Рев воды успокаивающе действовал на Фероха. Было что-то созвучное в этом шуме, точно в нем слышалось возмущение гнусностью человечества.
Но на кого он мог обратить этот гнев? Перед ним не было Ф... эс-сальтанэ. И не было тех, кто установил этот гнусный порядок, по которому в жизни на первом месте должны стоять богатство, драгоценности, обладание землей.
Минутами Ферохом овладевало такое бешенство против низости и бездушия человеческого рода, что, казалось, если бы можно было поджечь и спалить весь мир, как кучу ваты, он с восторгом поднес бы к нему спичку.
Увы, пока существуют деньги и пока, в силу этого, в мире царствует подлость, нет человека, который мог бы это сделать.
Но неужели и дальше так будет?
Было уже около двенадцати часов. Ферох не уходил. Он, правда, сознавал, что еще увидит Мэин, но он не мог подавить в себе возмущения.
«Почему? Как это так? — спрашивал он себя. — Как они смеют разлучать нас, когда мы любим друг друга, мешать мне соединиться только потому, что я беднее ее? Разве это достаточное основание? Неужели по небесным книгам судеб такие браки воспрещаются?»
И тогда какой-то голос в его сердце кричал:
«Нет! Только кровь, только ручьи и реки... Нет! Целые моря, океан крови, который залил бы земной шар, может смыть проклятие мира».
Поздно ночью, уступая настояниям Аму-Керима, Ферох ушел со своего камня в комнаты. Не притронувшись к пище, он лег.
Но и спать он не мог. Занялась заря, и он вскочил. Поблагодарив Аму-Керима и его жену и подкрепив свою благодарность пятью туманами, он пошел в город. Извозчиков здесь не было, и ему волей-неволей пришлось усесться на крестьянского ослика, чтобы добраться до ворот Юсуф-Абада.
Дома он тотчас же зашел навестить отца. Старик, который глядел уже в землю, при виде сына расплакался.
— Где ты пропадал столько дней? Что с тобой было?
Ферох кое-как успокоил его, сказав, что ездил с товарищем в Шимран.