Страшный Тегеран
Шрифт:
Деллаль поднялся и ушел, а под вечер явился вновь и объявил, что нашел какого-то Хаджи-ага, из местных жителей, торгующего кожами и бараньими кишками, который готов заключить эту сделку.
Тогда все втроем, то есть Ферох, деллаль и Хаджи-ага, ожидавший у ворот, отправились в южную часть Тегерана. Ферох хотел заключить эту сделку в присутствии хезрет-э-ага. Войдя, он тотчас же вызвал письмоводителя и сказал, что пришел для получения «сигэ». Письмоводитель тотчас же повел Фероха к хезрет-э-ага.
Ага
— С твоим покойным отцом мы были близко знакомы, — сказал ага. — Я его очень любил.
«Хороша любовь, когда не знаешь даже, жив человек или умер и собираешься содрать с его сына двести туманов за написание бумажки!» — подумал Ферох.
Ага продолжал:
— Когда я услыхал, что эти безбожники взяли твоего слугу, то есть все равно, что моего слугу, да посадили его, я так рассердился, что сейчас же приказал Шейху-Мохаммед-Кериму написать от моего имени в назмие, да вот несчастье, рука у него сегодня болела, писать не мог.
При этих словах хезрет-э-ага взглянул на Шейх-Мохаммед-Керима и, видя, что тот делает ему знак, что Ферох пришел по этому самому делу, тотчас же сказал:
— Но завтра утром он обязательно напишет. И пошлет в назмие. Ты знай, что, если они только вздумают медлить с исполнением, дам приказ разрушить и сжечь это самое учреждение.
В эту минуту Шейх-Мохаммед-Керим, обращаясь к ага, сказал:
— У них, по-видимому, к вам и другое дело есть.
Мирза-Реза, который до этого времени молчал, сказал:
— Да. Вот этот ага, — он показал на Фероха, — хочет заключить небольшую сделку — им понадобилось двести туманов.
При этих словах между хезрет-э-ага и Шейх-Мохаммед-Керимом вновь произошел некоторый обмен знаками, после чего ага спросил:
— Дитя мое, что ты хочешь делать с этими деньгами? Может, пошалить захотелось? Смотри, не наживи себе хлопот и на этом и на том свете.
Ферох, которого двоедушие ага так раздражало, что он был почти болен, едва нашел в себе силы, чтобы ответить.
— Нет. Мне они нужны на дело.
Хезрет-э-ага не сказал больше ничего, и все уселись на полу в кружок, причем, ага занял председательское место.
Комната, где они сидели, была старинная, с нишами и выемками в стенах, со штучным потолком. Никакой европейской мебели в ней не было, был только выцветший и потертый ковер, а в углу лежала баранья шкура, на которой обычно восседал ага.
Недалеко от входа стоял низенький стол, а перед ним лежала подушка. На столе была маленькая тетрадка.
Это было место письмоводителя.
Ферох и кишечник Хаджи-ага уселись на главном месте, возле ага, а Мирза-Реза, на коленях, опираясь на пятки, сидел возле письмоводителя.
Выслушав необходимые объяснения сторон и выяснив, что им нужно, каковы обстоятельства дела и какими законными условиями
Закончив сделку, ага засмеялся.
— Джаффар-Кули! Кальян и чаю! — крикнул он. И предложил Хаджи-ага тут же выдать Фероху условленную сумму.
Тогда Хаджи-ага, выпрямившись, засунул руку в широкий карман своего лебадэ и, покопавшись в нем, вытянул оттуда завязанный в четыре узла тавризский платок из золотистого шелка с черными разводами, положил его на пол, и Ферох увидел, что платок этот наполнен старыми, просверленными, литыми серебряными кранами времен Шаха-Мученика.
Ферох хотел было запротестовать и не принять этих денег, но письмоводитель в тот же миг угадал его намерение и сказал:
— Ваш протест, ага, совершенно напрасен. Почему вы знаете, что тот, для кого вы занимаете эти деньги, не возьмет этих кран?
Ферох понял, что ага привык брать такие деньги и любит их.
Тогда принялись считать. Хаджи-ага выкладывал и считал, а Мирза-Реза принимал. Серебра вышло на сорок четыре тумана, восемь кран и семь шаи. Хаджи-ага прибавил к ним тридцать три шаи медью, чтобы было ровно сорок пять туманов. После этого он вытащил из другого бокового кармана пачку рваных ассигнаций, которые, очевидно, держал в запасе специально на случай подобных сделок.
К сделке этой Хаджи-ага относился прямо пренебрежительно. Во-первых, он привык к делам на десятки тысяч туманов, во-вторых, он считал процент в пять шаи с тумана в месяц за ничто.
Этих разодранных и подклеенных папиросной бумагой ассигнаций набралось на сто шесть туманов. Затем Хаджи-ага полез в третий, тоже боковой, карман своего лебадэ и вытащил маленький мешочек из термэ, завязанный веревкой. Из мешочка он вынул десять штук турецких лир, причем сказал:
— Лира сегодня на базаре — пять туманов, без двух кран.
Потом он опять принялся считать и, после долгого пересчитывания вслух: «один и двадцать», «девять и тридцать», «восемь и сорок» — подвинул всю кучу к Фероху.
Принесли чаю. Все выпили.
Хезрет-э-ага сказал, обращаясь к Хаджи-ага:
— Документ напишем. Завтра будет готово.
Хаджи-ага, говоря, что ему нужно в лавку, поднялся и ушел. Фероху тоже нужно было идти, поэтому он, вытащив из кармана двухтуманную бумажку, тихонько сунул ее в руку Мирза-Резы. Он страшно удивился, когда увидел, что Мирза-Реза не принимает бумажки.