Страсть к размножению
Шрифт:
Давно пора завязывать с собой
И с фактом своего существованья.
Всё чисто. Взгляды некуда бросать.
Общенья круг не делится на дольки.
Я существую - это факт, и только
Всплывает он, как тонут голоса.
Он весь плывёт, и, опытом окучен,
Не ищет лиц, что прячутся, ни тех
Мешочков, что, должно быть, в темноте
Замуровали боги для везучих.
И честь, с которой жили, кто хотел,
К нему придет, отдастся, и
Я прохожу пустые города:
Иду по льду и шаг пинаю шагом,
Как поезд, что опаздывает на год,
Плевал на всё. Такая ерунда -
Когда на небе кончится вода,
С него посыплется помятая бумага.
Шифровки во плоти, все шансы вряд,
Открытки в гости, в гости телеграммы:
Уже заходят - восемь, десять, дама,
И просят в них играть, и говорят -
"Твои до гроба", - что ж, не биты карты -
Отобраны все десять... Веселей
Амбиций прошлых разносить подарки,
Уйдя без трех
измятых и рублей.
Уже Луна способна не краснеть,
И неба не способна обезболить.
Билеты в рай с оборванным контролем
Летят себе, дешёвые, как снег.
Делите их, стыдливостью не мучась,
Сплетаясь даже судьбами в клубок
Один, пока меня не знает бог,
И не смогли постичь судьба и участь.
Какого черта должен побеждать
Я в этот раз? Пожертвуй сантименты,
Идущий в рай. Как жаль во мне клиента
Терять, мой Бог! Намерений не жаль.
А дуракам и смертникам везет -
Усну, и меня с водки пролитой
Автобус с лицом алкоголика
Обнюхает и увезет
Туда, где под серым цементом
Повесился куцый закат,
Где небо сожжет облака,
Как письма и все документы,
Туда, где я буду не нужен
Размашистым белым полям,
Где все мои тексты спалят,
И голого выпнут наружу.
ДЕЛО ТЕХНИКИ - 2
1992 - 1993
ЗИМНЯЯ СКАЗКА
Н. Некрасову
Однажды я без головного убора
Взял из дому вышел - был сильный мужик
Всю зимнюю пору был пьяный, бесспорно,
И без головного убора кружил.
Засыпаны снегом березы и ели,
Сугробов до жути, как я погляжу,
И даже с похмелья на этой неделе
В лесу наблюдается полный ажур.
Тут же зайчики шорох устроили в норах,
Там белочки подняли блядский свой визг,
Смотрю, как гора поднимается в гору
И медленно яма спускается вниз.
Идет дурачина в тулупе овчинном -
Видать,
Чу!
– блядь одинокая шествует чинно,
И, шествуя, держит сосцы под уздцы.
И бляшки, и ляжки, и денег навалом,
Поскольку сияло ебло, как табло.
И будто забрало, раскрыл я ебало,
И, речь заготовив, прищелкнул еблом.
– Здорово, блядина! Откуда деньжата?
– Из лесу деньжата, ох ё ты мое!
– Спецом ли поджаты они иль лежат там?
– Какое лежат там! Отец раздает.
(В лесу раздавались рубли и пятерки)
– А что, у отца-то большая шиза?
– Шиза-то большая, да больно он верткий -
Поскачет по лесу, и сразу назад.
– Куда ж, говорю, ты деньжата вместила?
(В ту пору, признаюсь, сидел без гроша)
– Куда я вместила? В карманы, вестимо, -
И шествует мимо, деньгами шурша.
Стою и вздыхаю, пытаюсь запарить:
– Постой, не плохая ль, случайно ты блядь?
А коли плохая - с такою-то харей
Наверно, опасно по лесу гулять.
Намедни, видала, неслись феодалы -
Видать, феодалы - суровый народ?
– Да что феодалы? Я в рот их ебала
Однажды студеною зимней порой.
* * *
А. Пушкину и К. Чуковскому.
Глава 1.
Мой милый друг в халате белом,
Скажи, прошу тебя, скорей,
Чем болен я. Такое дело,
Мой сват и брат, мой доктор Фрейд,
Мой врачеватель импотенций,
Размерь мой пагубный удел!
...Давным-давно, когда младенцем
Еще звался я меж людей,
Когда не мог сказать ни слова,
Но брата различал с сестрой,
Я был Корнеем очукован,
Раздавлен тайной роковой.
Поэт слонов и телефонов,
Певец Кокош и друг Тотош!
Казалось, и на небосклоне,
Лицо твое я видел. Что ж,
Я счел "Федору" бесполезной,
И "Телефон" держал за вздор,
Но маршал тазиков железных
Являлся мне, как Командор.
Бредя из кухни или ванны
В часы душевной пустоты,
Я часто видел образ странный,
Переходящий все черты.
Бывало, промелькнет улыбка,
Меня сводящая с ума,
И вновь во тьме растает зыбко
Как сон, как утренний туман.
Года летели. Умер Брежнев.
Я рос - не грязен, не паршив,
Но кто-то снова, как и прежде,
Шептал проклятья мне в тиши.
Я опустился, бросил бриться,
Боялся в зеркало взглянуть,