Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
А Гагарин был как раз любознательным и весьма трудолюбивым юнцом. Через год, выдержав выпускной экзамен в Московском университете, он тем самым доказал свою основательную подготовленность к дальнейшей службе.
Москва и её университет, даже определённая схожесть первых шагов на дипломатической службе, сразу, наверное, вызвали в сердце Фёдора Ивановича счастливую мысль: родственная душа! А и впрямь, в ком он здесь, в Мюнхене, мог видеть равного себе по остроте ума, а главное — родного по русскому духу собеседника?
Одарил его своею дружбою Генрих Гейне, высоко ценили его Шеллинг и Тирш, получая истинное
Не проходило, наверное, и дня, чтобы два новых мюнхенских знакомца не проводили вместе свободные часы. Конечно, большею частью их беседы протекали в домашнем тютчевском кабинете или в гостиной, где к ним уже присоединялись Элеонора и Клотильда, а зачастую сам посол Гагарин кое с кем из сослуживцев и общие немецкие знакомцы.
Только гораздо свободнее чувствовали себя новые друзья, когда оставались вдвоём.
Вот же, вроде и о том же самом говорилось в гостиной, к примеру о судьбах России и Запада, но что-то оставалось недосказанным, вроде как бы утаённым. А лучше сказать — оставленным сознательно до той поры, когда они оба — Тютчев и младший Гагарин — окажутся с глазу на глаз.
Излюбленным способом уединения, кроме домашнего кабинета Фёдора Ивановича, стали прогулки в Королевском, иначе Придворном, саду. То было место, где постоянно собирались для отдыха горожане и где тем не менее не было толпы, а каждый мог найти для себя укромный уголок.
В этом саду достойными примечания значились аркады, идущие по западной и северной части обширной площади. В этих аркадах размещались громадные настенные фрески — целые картины, изображающие самые значительные события в истории Баварии. Своим же фасадом аркады выходили на одну из главных улиц города — улицу Людовика, где высилось здание так называемого базара, помещения которого были отведены под магазины, кофейни и кондитерские.
Невдалеке, ещё одетый в леса, поднимался новый дворец короля. А рядом, тоже близившееся к окончанию, здание так называемой Пинакотеки. По замыслу Людвига Первого, здесь предполагалось разместить шедевры западногерманской живописи.
В памяти Ивана Гагарина были ещё свежи картины родной Москвы. И там поднимались новостройки. Большею частью так же предназначавшиеся для служения духовности нации. Но то были в основном церковные храмы да часовни.
Нет спору, возводились и новые дворцы, в той же первопрестольной и конечно же в Петербурге. Однако сии сооружения служили лишь избранным. Места же, в которых мог свободно собираться народ, были не опрятными и уютными кофейнями, а грязною и зловонною Сухаревкою.
И — вот эта разница в ликах. Отличие человека русского с вечно угрюмым или лукавым выражением, а то со злобою или, напротив, с испугом от добродушно открытого и спокойного лица людей в той же Германии, Австрии, не говоря о Франции или даже Италии. Отчего сие?
Перед каждым из собеседников, присевшим в чистой и уютной кофейне, — маленькая чашечка крепкого кофе. Глоток-другой — это как в ритуале: пришли не в обжорку, а скорее для
У бюргеров, сиречь обычных горожан, — неспешные разговоры о том, что составляет главное в их мерно текущей жизни. О том, наверное, как увеличить свой доход, если владеешь каким-либо предприятием или недвижимостью, сдаваемой внаём. Или о том, как и чему выучить сына, как выгоднее выдать замуж дочь.
У наших же знакомцев — иной полёт мысли. В сферах высоких и вроде бы никогда не имеющих целью опуститься до грешных и низменных забот, до пошлых и, так сказать, прозаических интересов.
Однако не эти ли спокойно текущие беседы за соседними столами и вызывают тот бурный взлёт суждений у наших друзей, ради которого они уединились в аркадах Королевского сада?
— Вы, Фёдор Иванович, уже более десяти лет как вдали от отеческих истоков. Многие из общих наших знакомых на Москве так о вас и говорят: иноземец. — На лице Ивана Сергеевича вежливая улыбка. — Не убеждён, что сие верно. Но разобраться в здешней жизни весьма преуспели. Так кто же прав: мы иль они?
Тютчев тоже ответил улыбкой:
— Так прямо и исчерпывающе ясно объяснить, как дважды два? Не сочтите, милейший Иван Сергеевич, за проявление некоего менторства по отношению к вам, но я в своё время тоже прошёл сей путь исканий. Однако простейших ответов не нашёл — их, мне кажется, вовсе не существует в природе.
Чашечка тонкого мейсенского фарфора изящно гляделась в удлинённых, аристократических пальцах юного князя.
— Мои вопросы кажутся вам гаданием на кофейной гуще. Но вот извольте — то, с чем вы недавно имели дело. Россия и Англия. Да, я сын своего отечества, и мне интересы родной страны ближе и дороже притязаний любой иноземной державы. Но справедливо ли считать Россию светочем свободы? Более того, примером для других народов. А ведь не только из наших, отечественных, уст здесь, на Западе, раздаются голоса, восхваляющие даже нашу демократию. Где же и в чём она?
Иван Гагарин напомнил, кстати, как немецкий поэт Гейне в «Путевых картинах» позволил себе противопоставление двух демократий — якобы российской и давней английской. Но правомерно ли это?
Тютчев сам не раз задавал себе вопрос: а надо ли так — вовсе сбрасывая со счетов крепостнические порядки и насилие над человеком, ещё не изжитые в нашей стране, называть Россию демократической?
Иное дело — политика Англии на международной арене. Тут двух мнений быть не может: бескорыстие и открытость России никак не спутать с алчностью и своекорыстием Британии, у себя в стране провозглашающей равенство и свободу, а другим народам готовящей рабское ярмо.
Бесспорно, когда-нибудь и Россия преодолеет существующее в её жизни противоречие. Она, несомненно, к этому и идёт. Но только не путём насилия, которое десять лет назад, четырнадцатого декабря, продемонстрировали на Сенатской площади мятежники и заговорщики, а путём возрастающей любви и милосердия к обиженным и обездоленным. И в своих отношениях с другими странами наша держава показывает сей пример — сердобольности и сострадания к ближнему, истинно братской и христианской любви.
— Именно эти свойства отличают Россию от других стран Европы, — Фёдор Иванович как бы подвёл черту под своими мыслями, которые он теперь и высказал вслух.