Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
— Ах, да-да! — произнёс король, — Ну конечно, Гёттинген... Как же я мог забыть вас?..
Тем временем в зале уже начинался концерт. Места быстро разобрали, и Тургеневу пришлось стать рядом со стулом, на котором сидела красивая молодая особа. Он поклонился ей и представился. Она в ответ назвала себя.
— Я слушал свою нечаянную собеседницу, но более смотрел на неё, не в силах отвести глаз, — в тот же день радостно рассказывал счастливчик своим друзьям. — Боже, она же — мадонна! Теперь я её не отпущу от себя ни на шаг.
Случалось так,
— Я понимаю, она перенесла ужасное горе. Однако уже прошло время, траур по мужу снят, и она охотно бывает на всех концертах и вечерах. Почему же такой холод и такое безразличие по отношению к моим чувствам? — недоумевал влюблённый.
Кто-то, слушая сетования Тургенева, пожимал плечами, иные загадочно улыбались.
И лишь один человек — Тютчев — ничем не выражал своего отношения к жалобам друга. А ведь Фёдор был также знаком с черноглазою вдовушкой, его не раз видели танцующим с нею, иногда даже беседующим где-нибудь в укромном уголке.
До Александра доходили даже кое-какие намёки по поводу удачливого соперника, но Тургенев не принимал сие всерьёз: как можно, ведь Фёдор так влюблён в свою жену!
Только баронесса, по-прежнему отвергая настойчивые ухаживания, иногда недоумевала: «Почему Тургенев так слеп, что не может увидеть того, что другим давно уже известно? Да, моё сердце принадлежит другому. Оно безоглядно отдано тому, кому отныне будет принадлежать до конца. С того самого первого дня, когда мы впервые увидели друг друга».
То случилось в феврале, буквально спустя несколько дней, как супруги Дернберг приехали в Мюнхен. Жили они в небольшом городке Ратисбонне и за два года, прошедших после свадьбы, почти никуда оттуда не выезжали.
Барон Фриц Дернберг был намного старше своей жены. Она вышла за него без любви, и их совместная жизнь, особенно в затхлом провинциальном городке, для умной и одарённой молодой женщины стала невыносимой мукой. И чтобы избежать разрыва, который мог оказаться неизбежным, по совету тестя муж увёз Эрнестину в большой и многолюдный Мюнхен.
Была как раз пора карнавалов, и юная баронесса оказалась в самом средоточии веселья. В городе не прекращались балы, и у юной феи, прибывшей из провинции, не было отбоя от кавалеров.
На одном из вечеров к ней подошёл среднего роста, на вид худощавый кавалер и пригласил на танец. Лицо его, хотя и с правильными чертами, было далеко от того, что обычно считают красивым. Но что-то во всём его облике было привлекательным. И Эрнестина с готовностью протянула ему руку.
— Вот и славно, — подошёл к Эрнестине и её кавалеру Фриц Дернберг. — Мне что-то сегодня нездоровится. Посему я поручаю вам, молодой человек, мою жену.
Весь вечер кавалер не отпускал от себя свою даму, и они танцевали до самозабвенья. Он назвал свою фамилию: Тютчев. И сказал, что служит
— Так, выходит, я увижу вас снова? — с надеждою произнёс Тютчев. — Вы не представляете, каким огромным счастьем вы снова одарите меня при нашей новой встрече! Обещайте мне, что встреча эта будет завтра. Нет, уже сегодня, поскольку теперь, кажется, уже два часа пополуночи.
Она позволила проводить себя и с радостно бьющимся сердцем вошла в дверь дома, где они с мужем остановились. Но что это с ним, с Фрицем? Почему он как пришёл, так и упал одетым на кровать и почему лицо его пугающе побледнело, а руки холодны как лёд?
Надобно было немедленно вызвать врача, и она тотчас послала за доктором, имя которого с трудом назвал совершенно ослабевший муж.
Доктор дал порошки, сделал компрессы, объяснив недуг лихорадкою. Но прошёл день, другой, а болезнь не отступала.
Наверное, следовало обратиться и к другим медицинским светилам, но Эрнестина слишком уж доверилась врачу, пообещавшему, что вскоре всё пройдёт, и ждала перемен.
Однако улучшения не наступало. И когда, отчаявшись, она, вся в слезах, пригласила других докторов, ничего поделать было уже нельзя. Барон Фриц фон Дернберг умер, так и не приходя в сознание. Его унёс тиф, с которым и опытным докторам было бы нелегко сладить.
А вскоре эта же болезнь уложила в постель и её брата Карла Пфеффеля. Нисколько не думая о том, что и она может заразиться, совсем обессиленная и едва держащаяся на ногах, Эрнестина не отходила от кровати брата.
«Неужели смерть не пощадит и его, самого дорогого мне человека, моего любимого Карла?» — в отчаянии заламывала она руки и продолжала изо дня в день и из ночи в ночь ухаживать уже за вторым умиравшим на её глазах.
Карл остался жив. Теперь они оказались вдвоём на всей земле. Вдвоём, если не считать отца, который был от них далеко, в другой стране.
И — если не считать ещё одного человека, о котором она теперь думала постоянно.
Но как она может думать о нём, если у него жена и уже две дочери?
Нет, прочь, прочь от него как можно дальше!
Куда угодно — хоть в Париж, хоть на край света, лишь бы не принести горя тем, кто его не заслуживает, — его жене и его детям.
А она сама всё перенесёт. Как перенесла болезнь и недавнюю смерть близкого ей человека.
Время — лучший лекарь. И время излечит её от того, что только чуть проявилось, чуть забрезжило где-то в сердце.
14
«В Эглофсгейм, к Карлу! Ещё в конце зимы он мне говорил, что намерен отдохнуть в своём поместье и поправить здоровье после изнурившей его болезни. И она, Эрнестина, конечно же отправилась туда. А где же ещё приклонить голову ей, бедной? Ладно, Тургеневу даже на заставе, где он её с утра поджидал, она не сказала ни слова о том, куда держит путь.