Страсть в ее крови

Однажды июльским утром 1717 года рано проснувшиеся жители городка Уильямсбурга в штате Вирджиния могли лицезреть, как невысокий неухоженный толстяк тащит высокую полногрудую рыжеволосую девушку лет шестнадцати, обвязав веревку вокруг ее тонкой шеи.

Ханна Маккембридж, на чью шею была накинута веревка, старалась держать голову как можно выше, насколько это было возможно из-за тугого узла. Она сдерживала слезы и старалась не обращать внимания

на взгляды и смешки горожан. Руки ее были крепко связаны за спиной.

Застилавшие ей глаза слезы были вызваны главным образом гневом. Из всех издевательств, которые она вынесла от своего отчима Сайласа Квинта, это было самым жестоким, самым тяжким и убийственным. Ее продали, как невольницу, и тащили по улице, как темнокожую рабыню…

Ханна вспомнила, как однажды видела рабынь со сверкающими на солнце черными обнаженными телами, а вероятные покупатели гладили и щипали их, разглядывая их зубы, как у лошадей. Тогда она всем сердцем прониклась жалостью к ним и теперь на себе прочувствовала всю глубину их позора и унижения.

Сайлас Квинт, развеселившийся от проявленного к ним интереса, резко дернул за веревку, отчего грубые волокна впились в шею Ханны, и девушка рухнула на колени в грязь.

Когда они свернули на улицу герцога Глочестерского, Квинт остановился и повернулся к Ханне.

– Поторопись-ка, барышня. Вон уже таверна «Чаша и рог».

Ханна с отвращением глядела на красное лицо отчима. Сайласа Квинта при всей снисходительности нельзя было назвать привлекательным. У него был огромный, весь в выпирающих венах, нос, как у пьяницы, а злые черные глаза спрятались в мясистых щеках, словно дробинки в сале.

– Ты только посмотри на себя. Грязная, будто в свинарнике валялась. Теперь ты не выглядишь гордой и сильной, девочка моя.

Ханна вздернула подбородок и смерила его злобным взглядом своих зеленых глаз, от которого устыдился бы любой, в ком остались следы хоть каких-то чувств. Она не произнесла ни слова, прекрасно зная, что пререкаться – лишь доставить ему удовольствие.

– Ты неуклюжая и всегда была такой, как корова. В таверне тебе придется быть половчее, барышня, иначе Амос Стритч отхлещет тебя по стройным ножкам.

Квинт воровато посмотрел на Ханну, наслаждаясь ее злобой и беспомощностью.

– Но погоди-ка… – Его обычно тусклые глаза вспыхнули, злобный тонкогубый рот осклабился в сальной улыбочке, которую она в последнее время слишком часто замечала у него на лице. – Вижу, ты порвала платье, барышня. Этим можно воспользоваться. Я всегда говорю: умный человек из всего может извлечь выгоду.

Не успела Ханна сообразить, что у него на уме, как Квинт подскочил к ней и засунул руку с толстыми, как сосиски, пальцами за стоячий воротник ее платья. Она почувствовала, как материя впилась ей в спину, и услышала звук рвущейся ткани – платье разошлось вместе с сорочкой, почти обнажив правую грудь.

Лицо Квинта сделалось еще краснее, и он облизнул губы, уставившись на мягкую соблазнительную грудь своей падчерицы.

«Она лакомый кусочек, это точно», – подумал он. Его возбуждение напомнило ему о неисполненных плотских вожделениях к девушке. Квинт снова протянул руку и погладил ее нежную кожу, оттягивая порвавшуюся ткань от розового соска, наслаждаясь шелковистостью груди и подрагиванием девичьей плоти от его прикосновения, в то время как она тщетно пыталась отстраниться.

Ханна почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Руки у отчима были грязные, под обломанными ногтями виднелись черные полумесяцы. Но омерзение и отвращение внушала не столько грязь, сколько мысль о том,

что она знает, что у него на уме. В течение последних нескольких месяцев, когда ее тело приобрело смущающую глаз округлость, она видела подобное выражение на его лице всякий раз, когда он глядел на нее. Ханна хорошо знала, что означают эти взгляды, хотя она была совсем юной девственницей. Маленькая лачуга, которую она, ее мать и отчим называли домом, не позволяла никому из них хоть ненадолго побыть наедине с собой.

Сайлас Квинт был никудышным добытчиком для Ханны и ее матери. Работал он не больше положенного, в основном продавцом в городских лавках. А остальное время проводил за выпивкой и карточной игрой в любой таверне, где ему открывали кредит.

Поскольку британская корона не разрешала колониям чеканить собственную валюту, наличных денег всегда не хватало, и хозяева лавок частенько отпускали товары в долгосрочный кредит. Подсчет по итогам года был обычным явлением. Куда чаще рассчитывались бартером, например, складскими расписками за часть годового урожая табака. Но у Сайласа Квинта не было табачной плантации, он даже не владел жалкой лачугой, где жила их семья.

Квинт отпустил грудь Ханны и отступил на шаг назад.

– Может, ты и неуклюжая и работаешь на так усердно, как надобно, но старина Стритч, хоть он и в годах, но по-прежнему охоч до молодых девок. Один взгляд на твою грудь, и штаны у него натянутся, это уж точно, и он не посмотрит, работящая ты или нет. Так что пошевеливайся, барышня.

Волоча Ханну на веревке, Квинт восторгался своей удачливостью. Он был озадачен тем, что Амос Стритч открыл ему такой выгодный кредит. В своем везении он не сомневался и продолжал его использовать.

Неделю назад он, наконец, получил объяснение, когда Стритч потребовал уплаты долга. Если Квинт не заплатит сейчас же, ему светит долговая тюрьма. Конечно, у Квинта за душой не было ни шиллинга. Стритч предложил другой способ платежа, а именно: они с Квинтом подпишут договор, по которому его падчерица проработает у него пять лет, и тогда не только погасится прежний долг, но и откроется новый кредит в зависимости от того, как хорошо Ханна будет справляться со своей работой.

Квинт ухватился за эту возможность. Для него падчерица была лишним ртом, а в последнее время его одолевали похотливые мысли. Он знал, что однажды ночью залезет Ханне в постель и овладеет ею. Видит бог, что он откладывал это отнюдь не из моральных соображений. Хоть он и был негодяем, однако понимал, что мать девушки пойдет на убийство, если он до нее дотронется. А еще ему не давала покоя мысль, что такую миловидную девушку, как Ханна, можно выгодно продать и что покупатель мог бы заплатить за девственницу хорошие деньги. Если же Ханна превратится в порченный товар, то за нее и фартинга не выручишь.

Таверна «Чаша и рог» представляла собой узкое двухэтажное кирпичное здание с островерхой крышей, на втором этаже которого располагались спальные номера, а на первом – таверна. Поскольку час был ранний, в таверне никого не было. У входа с ведром воды и шваброй суетился мальчишка лет двенадцати. При виде волочившего на веревке девушку мужчины у него отвисла челюсть.

Усталыми шагами пройдя за Сайласом Квинтом в провонявшую выпивкой таверну, Ханна почувствовала, что силы покидают ее. В то утро она ничего не поела. В горле у нее пересохло и першило. По крайней мере, в полутемном зале царила спасительная прохлада, обнявшая ее после обжигающего утреннего солнца. Ханна готова была от усталости рухнуть на пол, когда перед ними возникла туша хозяина заведения Амоса Стритча.