Страсть в ее крови
Шрифт:
Она вспомнила огромные плантации, мимо которых они с матерью медленно проезжали, с прекрасными домами за зелеными лужайками, красивых мужчин и дам, которых они видели всего несколько мгновений. Вспомнила зеленые табачные поля, на которых трудились рабы, и их тела будто из черного дерева блестели от пота посреди удушающей жары…
Многие из них работали голыми. Так Ханна впервые увидела неприкрытое мужское естество. Она с ужасом и любопытством глядела на мужскую плоть, качавшуюся в такт движениям рабов.
Мать заметила ее взгляд и повернула голову
– Негоже девочке в твоем возрасте глядеть на такие вещи.
– Мама, а почему они без одежды?
Мать так долго молчала, что Ханна решила, что она не хочет отвечать. Наконец женщина с горечью произнесла:
– Потому что очень многие ни во что не ставят своих темнокожих рабов. Для них они… вещи, такой же скот, как наша старая лошадка. Так зачем беспокоиться и давать им одежду?
Дом плантатора, который запомнился Ханне больше всего, находился в четверти дневного пути из Уильямсбурга. Это было белое двухэтажное здание в тени огромных деревьев, стоявшее на невысоком холме фасадом на реку Джеймс и со всех сторон окруженное просторными зелеными лужайками. Вокруг большого дома находились хозяйственные или надворные постройки. Все это показалось Ханне небольшой деревней.
Над воротами перед широкой подъездной дорожкой висела доска с одним только словом. Ханна, еще не научившаяся складывать буквы в слова, спросила, что там написано.
– Там написано «Малверн», – ответила мать. – Многие богатые господа дают названия своим плантациям. Модничают, так я тебе скажу.
Позже Ханна узнала, что плантация принадлежит Малколму Вернеру. А также, что теперь он живет там совсем один, если не считать многочисленных слуг и работников на плантации. Жена его несколько лет назад умерла от лихорадки, а единственный сын Майкл годом ранее без вести пропал в море. Ханна подумала, что при всем его богатстве он, наверное, самый несчастный человек на свете.
Стать хозяйкой такой плантации – это самое чудесное, о чем она могла только мечтать. Конечно, это были всего лишь мечты, только и всего. Но даже отправиться работать по договору в такой дом было бы бесконечно лучше, чем здесь…
– Ты новенькая?
Ханна ошарашенно вскочила на ноги. От усталости и голода вдруг закружилась голова. Она пошатнулась и начала оседать на пол.
Ее подхватили крепкие руки и прижали к широкой груди, от которой вкусно пахло свежеиспеченным хлебом и другими лакомствами. Низкий голос проговорил:
– Милое дитя, что с тобой? Ты бледная, как призрак. – Раздался раскатистый смех.
– Видит бог, я не призрак, – ответила девушка, и после ее слов огромная грудь затряслась от смеха.
Ханна открыла глаза и увидела перед собой самое черное лицо и самые добрые глаза из всех, какие ей только встречались. Лицо было таким черным, что при тусклом свете казалось синим. На широких щеках виднелись белые пятна, похоже, от муки.
Ханна смущенно отступила на шаг назад.
– Спасибо, – робко сказала она. – Простите, я…
Темнокожая женщина взмахнула рукой,
– Меня звать Бесс, дитя. Старый Стритч зовет меня Черная Бесс, когда не злится. А когда злится – а зол он почти всегда, – то зовет меня так, как не пристало слушать молодой девушке. – Бесс серьезно посмотрела на Ханну. – А ты Ханна. Так с чего ты падаешь в обморок? – Она хлопнула себя по лбу, отчего там появилось белое пятно. – Да я же знаю! Ты голодная, да, детка? И скоблишь тут в такой духоте. Идем-ка со мной.
– Но мистер Стритч сказал…
– Плевать на этого старого черта Стритча! К тому же он не слезет с пуховой перины до самого вечера, если вообще слезет. – Бесс улыбнулась, обнажив белые зубы. – Не слезет, если его подагра мучит.
Бесс привела девушку в кухню, расположенную в нескольких метрах от основного здания. Ханна поняла, что это для того, чтобы жар с кухни не накалял таверну.
Она вошла в кухню вслед за Бесс, и на нее обрушились удушающая жара и запах жареного мяса.
Ханна быстро оглядела кухню и с изумлением обнаружила, что она больше, чем та хибарка, в которой они жили вместе с матерью.
У одной стены почти во всю длину располагался огромный очаг с кухонными принадлежностями. Очаг был такой большой, что в нем, казалось, мог бы поместиться целый человек. На вертеле медленно вращалась огромная оленья нога, и на мгновение она так приковала к себе взгляд Ханны, что у нее потекли слюнки. Бесс перехватила ее взгляд и указала на небольшой стол у двери.
– Садись туда, дитя, там прохладнее, а я соберу тебе что-нибудь поесть.
Темнокожая женщина направилась к очагу, остановила вертел и начала отрезать от ноги полоски мяса. Потом положила их на большую оловянную тарелку, пока Ханна, не веря своим глазам, следила за ее руками, не смея думать, что все это сейчас дадут ей съесть.
Бесс снова запустила вертел, потом взяла тарелку и поставила ее на большой стол посередине кухни. Достала из шкафа буханку хлеба, отрезала толстый кусок и положила его рядом с тарелкой.
Белый хлеб. Дома у них никогда не было такого. Ханна ощутила в животе спазм от голода, когда глядела, как Бесс также положила на тарелку кусок масла и налила в кружку свежего пенистого молока.
Женщина жестом подозвала Ханну и поставила перед ней еду. Девушка, несмотря на решимость вести себя как благородная дама, набросилась на еду, как оголодавший дикарь. Бесс пару секунд с одобрением смотрела на нее, а потом отвернулась.
Мясо снаружи было с хрустящей корочкой, а внутри – очень сочным, хлеб был мягким и ароматным, а молоко – холодным и вкусным. Когда Ханна, наконец, утолила первый голод, она увидела, как Бесс поставила на стол еще одну тарелку. Положила туда хрустящие ароматные имбирные пряники, кусочек запеченного индийского пудинга и большой спелый румяный персик.
Ханна с благодарностью посмотрела на Бесс, не в силах сказать ни слова. Великанша понимающе улыбнулась, после чего вернулась к готовке, давая Ханне спокойно доесть.