Страсть выбирает отважных
Шрифт:
Герцог досадливо поморщился.
– Вижу, Хьюго, к чему ты клонишь. Явился, чтобы снова затеять глупейший разговор о своей больнице? Я не дам денег. Это противоречило бы здравому смыслу.
Отец явно был не в настроении, но Хьюго сдаваться не собирался.
– Я прошу не об этом, – сказал он.
Смерив взглядом манекен, герцог покосился на сына.
– Значит, ты не о больнице?..
«Бедный манекен, – подумал Хьюго. – Сейчас его снова проткнут».
– Ну, то есть… да, – пробормотал он и поспешно добавил: – Но я не прошу тебя выкладывать деньги из собственного
– Вот как?.. А чего же ты хочешь?
– Просто отправь в Королевское общество письмо с сообщением о том, что одобряешь мой план. Надеюсь, тогда они сами профинансируют мой проект.
– Об этом не может быть и речи. – Герцог, снова сделав выпад, проткнул «противника».
– И тебе даже писать не надо. Я и сам мог бы написать такое письмо, а тебе останется только подписать его и скрепить личной печатью.
Герцог нацелил рапиру на сына и коснулся острием его груди.
– Запомни, Хьюго, доброе имя человека гораздо важнее, чем его кошелек. Я бы с большей вероятностью просто дал тебе денег: анонимно, конечно же, – но связывать свое имя со столь безумным проектом не желаю.
Герцог снова направил на Хьюго острие рапиры, и тот машинально поднял свою, готовясь парировать выпад отца.
– В таком случае просто дай мне денег анонимно, – сказал Хьюго.
– Я не желаю поддерживать глупую затею. И вообще этот разговор меня утомляет. – Внезапно лицо герцога налилось краской – то ли от физического утомления, то ли от раздражения. – Если бы ты наконец подумал о семье! – Рапира его светлости молниеносно описала дугу и едва не выбила оружие из руки Хьюго. По залу раскатился звон металла. – Подумай, какую ты даешь пищу для злословия, заботясь об отбросах общества!
Тяжело вздохнув, Хьюго бросил рапиру на пол. Это было отличное оружие, но ему не годилось.
– Почему? – произнес он лишь одно-единственное слово, но оно, это слово, весьма красноречиво обозначало ту глубокую пропасть, что пролегала между отцом и сыном.
Уиллингем до сих пор не мог принять тот факт, что Хьюго задавал, задает и всегда будет задавать этот корокий вопрос. И вообще его сын давно уже отказался безоговорочно принимать все то, что, по мнению других, было правильно.
– Подними свою рапиру. – Герцог дышал тяжело, точно разъяренный бык. – Давай выясним, кто из нас прав.
Хьюго рассмеялся.
– Но не таким способом. Я не дурак, чтобы сражаться на условиях противника и его же оружием.
Сильным ударом рапиры герцог вспорол грудь несчастного манекена, и металл зловеще сверкнул в косых лучах послеполуденного солнца.
– Тебе, Хьюго, следовало стать священником, однако я смирился с твоим желанием сделаться медиком, потому что решил, что и это занятие достойно уважения. Я даже стерпел, когда ты отправился учиться в Эдинбург – в такую глушь, где заканчивается цивилизация!
– Мне там нравилось, – заметил Хьюго. – К тому же было очень интересно слушать забавный шотландский акцент.
От дяди он унаследовал небольшой дом в Эдинбурге, и, таким образом, нашелся предлог отправиться туда на учебу, но, положа руку на сердце, ему просто хотелось сбежать
– Эдинбург!.. – презрительно выплюнул герцог. – Там ты и набрался этих глупых идей! Тебе мало было помогать равным по положению. Обязательно марать руки кровью и гноем на хирургическом столе. И только ради того, чтобы вылечить какого-нибудь немытого бродягу!..
– У меня всегда были идеи. – Медленно ступая по сверкавшему полу, Хьюго направился к окну, и солнечные лучи заиграли на его сапогах. – Но скажи мне, кто же ровня сыну герцога?
– Что?.. – Уиллингем утер лоб рукавом. – На что ты намекаешь?
– Я прекрасно помню, к какому кругу принадлежу, – продолжил Хьюго. – Но это не значит, что им и ограничусь. Если бы я общался исключительно с себе подобными…
– А есть и другие… такие же, как ты? Боже нас сохрани!
– Тогда круг моего общения был бы слишком узок и невероятно скучен. Я вовсе не ищу крови и грязи, однако знаю: если можно облегчить страдания человека, то необходимо пачкаться в крови. И если уж говорить откровенно… Знаешь, я даже рад, что могу испачкать руки кровью. Вроде как во искупление того зла, которое мы совершили.
– Того зла, что причинил я? Ты это хочешь сказать? Ты действительно думаешь, что эта кровь – на моей совести?
В голосе герцога слышалась такая боль, что Хьюго невольно вздрогнул и, повернувшись, пробормотал:
– Ты сам так сказал, не я.
– Я лишь указал на то, что стоит между нами уже много лет.
И это была чистейшая правда. С тех пор как умер Мэтью, взаимное недоверие стало причиной отчуждения между герцогом и его младшим сыном. И это недоверие, как невскрытый нарыв, отравляло любые попытки наладить отношения.
– Со дня смерти Мэтью ты не можешь меня простить, а ведь я сделал все возможное, чтобы его спасти. Я нанял самого лучшего доктора… не пожалел денег, – проговорил герцог с горечью.
– Самого дорогого? Да, верно. Но не лучшего. Тот факт, что он пустил кровь в серебряный таз, вовсе не означает, что лечить следовало именно кровопусканием.
– Но если кровь отравлена, что же еще делать?
– А откуда взялся яд? – Хотя правильнее было бы спросить, почему. Увы, отец не задавался этим вопросом, поэтому Мэтью и умер. – Следовало воздействовать на причину. А кровопускание лишь ослабило его организм.
Хьюго до сих пор помнил те печальные дни в мельчайших подробностях. Жар и кашель усиливались с каждым часом. Брат отчаянно сражался за каждый свой вздох, а его ногти и губы наливались синевой. Облегчение больному приносил только приготовленный экономкой чай, приправленный медом и настоем коровяка, но из-за этого чая бедная женщина лишилась своего места – нечего было вмешиваться в процесс излечения герцогского сына!
– Мы говорили об этом уже множество раз. – Герцог медленно обошел манекен, как будто выискивал на нем место, куда еще не вонзалось его разящее оружие. – Хьюго, ведь это было четырнадцать лет назад! Он мертв едва ли не дольше, чем прожил на свете! Когда же ты перестанешь вспоминать об этом? Когда простишь меня?