Страсти по Феофану
Шрифт:
Он приехал с целым ворохом новостей. Прежде всего — константинопольских.
Генуэзцы силой оружия посадили на престол ослеплённого на один глаз Андроника IV. Своего отца, императора Иоанна V, и своих братьев он отправил в тюрьму. Но враждебные генуэзцам венецианцы подкупили охрану и устроили узникам побег. Те бежали к эмиру Мураду и теперь готовят новое вторжение турок в Византию.
В то же время Андроник удалил с поста Патриарха Филофея Коккина и поставил верного себе человека — митрополита Севастии преподобного Макария.
Получается, что повеление Филофея — сделать Киприана
Между тем, рассказывал Ерофей, Киприан не сдался. Он, лишённый сразу двух покровителей — Филофея Коккина и литовского князя Ольгерда (умершего год назад), не терял присутствия духа и отправился из Киева в Москву, чтобы сесть на митрополичий престол. Находясь около Калуги, написал письма Сергию Радонежскому и его племяннику Фёдору (настоятелю Симоновского монастыря в Москве) с просьбой о поддержке. Да вторая грамота оказалась в руках дружинников Дмитрия Ивановича. Князь велел выставить дозоры и, как только новый первосвятитель переедет границу Московии, сразу задержать. Но неистовый болгарин улизнул от своих противников, беспрепятственно въехал в белокаменную и отправился прямиком на митрополичий двор. Впрочем, здесь его всё равно схватили.
Дмитрий Иванович распорядился содержать «ставленника Литвы» в тёмном сыром подвале. Свиту Киприана догола раздели, отобрали лошадей, посадили на тощих кляч без седел, без удил и с уздой из лыка и отправили прочь из города. А болгарина сторожил воевода Никифор Кошкин [21] , издевавшийся над святым отцом, не давая ему хлеба и воды. На вопросы узника, что с ним будет, отвечал с издёвкой: голову отрубят или же утопят. Впрочем, через день Киприана тоже просто выслали. Он вернулся в Киев, простудившийся в своём заточении, и послал новое письмо Сергию, где пожаловался на князя и митрополита-самозванца Михаила; а в конце письма проклял всех, кто чинил насилие. И пообещал ехать в Константинополь, чтоб искать правду у нового Патриарха.
21
предок Михаила Романова, первого царя династии Романовых.
Между тем зять Дмитрия Ивановича — воевода и глава думы Боброк-Волынский — захватил татарский город Булгар. Отвечая на это, предводитель сарайской орды Араб-шах (или, в русской интерпретации, Арапша) двинул свои войска в Нижегородское княжество и разбил русских на реке Пьяне; Нижний же разграбил и сжёг. Но пока хан совершал набег, главный его город — Сарай-Берке — захватил другой хан — Тохтамыш.
Не сидят сложа руки и крымские татары — ими командует темник Мамай при поддержке Ивана Вельяминова. Чтобы усмирить непокорную Москву, отказавшуюся платить дань, бросили на русских дружину во главе с воеводой Бегичем. Но московский окольничий Тимофей Вельяминов (младший брат Ивана) вместе с князем Владимиром Пронским разгромил Бегича на реке Воже. В ознаменование этой победы Дмитрий Иванович заложил на Дубне церковь Успения Богородицы.
Ну,
— А ещё привёз грамоту для нашего Грека, — в завершение рассказа сообщил Ерофей. — От его дочери Гликерьи, с коей я встречался накануне отъезда из Царьграда. Там она пишет о своей жизни и прикладывает пергамент, где уведомление, что жена Феофана год назад в доме для душевнобольных скончалась.
— Ба! — воскликнул Василий Данилович на это. — Значит, он вдовец? И жениться может на моей Машеньке? — Но опомнился и померк: — Впрочем, пусть сначала его из темницы выпустят... — И поведал путешественнику о событиях в городе.
Новгородец поиграл желваками, зло проговорил:
— Мы ещё посмотрим, кто кого. У меня в должниках — Ёська с Ваской Валфромеичи. Поприжму их как следует. Поглядим, что они тогда запоют. Симеона Андреича на съедение не дадим.
— Ну, а мне — выкуп-то нести за освобождение богомаза?
— Отнеси, пожалуй. Мы потом все рубли сии тебе возвратим сторицей. А пока дело не уляжется — Феофана и Григория надо где-то спрятать. Видимо, за городом, в дальнем монастыре. Чтобы не служили в наших распрях разменной монеткой.
— Что ж, и то верно.
Грека привели в пыточный подвал около полудня следующего дня. Выглядел он скверно: бледный, непричёсанный, с красными от бессонницы глазами. Сел напротив Трифона и покорно сложил руки на коленях. Бересклет, показав зубы, вопросил:
— Как спалось тебе, Феофан Николаич? Крепко?
— Да не спал почти, если откровенно.
— Отчего же так? Люди с чистой совестью спят обычно без задних ног.
— Совесть моя чиста, ты прекрасно знаешь. Мучили раздумья о смысле жизни... Да ещё клопы кусались, как волки. Исчесался весь.
У приставника по губам пробежала озорная улыбка:
— Да, когда клопы, не до смысла жизни... Ну, а в чём же он, этот самый смысл? Как считаешь?
Дорифор ответил:
— Честно говоря, смысла нет.
Человек посадника удивился:
— Смысла жизни нет? Для чего же люди тогда живут на свете?
— А ни для чего. То есть ни для чего высокого. Всё высокое — это наши фантазии. Для чего живут муравьи? Или птицы? Или лошади? Просто так живут — чтобы удобрять землю и кормить собою друг друга. Воспроизводиться и умирать. Люди ничем не лучше. Их стремления, идеалы, распри, войны, слава, деньги — смысла не имеют.
— Нет, неправда! — возразил русский. — Люди — не скоты и живут по своим законам. Бог вдохнул в нас душу — словно часть Самого Себя. Обладаем разумом для великих целей.
— Для каких, скажи? Ты вот для чего коптишь небо?
— Я ловлю злодеев, чтобы добрым горожанам жилось спокойнее.
— Но злодеев не уменьшается год от года. Ты умрёшь, а злодеи будут.
— Но на них найдутся новые приставники.
— И опять всё сначала? Глупо, бесполезно, бессмысленно.
— Ну, а для чего малюешь иконы ты?
— Чтобы чем-то занять ум и руки, да и деньги добыть на пропитание. Чтобы людям помочь молиться. И чтоб сын мой гордился мною.