Страсти по Феофану
Шрифт:
И действительно уломал: в 1376 году поп из Тешилова принял постриг в Спасском монастыре, получив имя Михаил, и буквально тут же сделался игуменом этой обители — с подобающим саном архимандрита.
Здесь уже вознегодовали не только бояре, но и высшие церковные иерархи. Свет не видывал подобного беззакония — мужа, не остывшего от объятий на брачном ложе, делать образцом непорочности! Да ещё и прочить в митрополиты! Не допустим, нет!
Престарелый митрополит Алексий был категорически против. Вслед за ним роптали Сергий Радонежский, Фёдор Симоновский и Стефаний Пермский,
Благосклонный ответ Макария был получен уже после смерти первосвятителя Алексия. Правда, с условием: пусть пока Михаил только исполняет обязанности архипастыря, а для принятия окончательного решения должен лично явиться в Царьград.
Но Митяй-Михаил ехать не спешил. Первым делом занял митрополичьи палаты, взял владычий посох, ризницу, печать и казну и надел на себя символы святителя — белый клобук и мантию. Начал распоряжаться, словно бы уже утверждён, и покрикивать на всех недовольных; а по поводу Сергия Радонежского, ратовавшего за его соперника — Киприана, изрыгал проклятия и грозил опустошить Троицкую обитель.
Недовольство церковников нарастало.
Михаил объявил, что отправится к Патриарху летом 1379 года. А до этого, на весну, был назначен съезд шести епископов — чтобы те своей волей возвели Михаила в сан епископа, и тогда ему стать митрополитом сделается легче.
Тут и разразился главный скандал: большинство собравшихся выступило против кандидатуры Кустова. Даже давление князя Дмитрия не смогло поколебать клириков. Оппозицию возглавил Дионисий — Суздальский и Нижегородский епископ, очень авторитетный на Руси.
Летопись зафиксировала следующую ссору, происшедшую между ним и Митяем. Лжемитрополит возмутился, что нижегородец не пришёл к нему для благословения. Тот ответил: «Я — к тебе? Это ты у меня должен благословения испрашивать. Ибо я епископ, а ты — поп!» Михаил на это воскликнул: «Потерпи ужо: вот вернусь из Царьграда и твои скрижали своими руками спорю. Будешь ты не только не епископом, но и не попом!» Князь велел заключить Дионисия в холодную и держать до тех пор, пока не одумается.
Хитрый иерарх на словах согласился поддержать самозванца, но когда оказался на свободе, тут же облачился в мирское платье, бороду подстриг на светский манер и, не узнанный, скрылся из Москвы. Бросились в погоню, но найти не сумели: думали, что он поскачет в сторону Владимира, на восток, а епископ на самом деле поскакал на север и укрылся в Троицкой обители. Там и произошла его встреча с Феофаном Греком.
2.
Дорифор с молодой женой и двенадцатилетним сыном прибыл в Серпухов в октябре 1378 года. Было уже довольно холодно, и Мария Васильевна, простудившись в дороге, сильно кашляла. Но монахи Высоцкого монастыря, где приезжие из Новгорода временно остановились, быстро отпоили её липовым отваром и мёдом. Князь Владимир Андреевич находился
— Я же говорила! — фыркнула она. — Эти новгородцы! Скобари несчастные.
— Скобари — это псковитяне, потому как плотники умелые и мостовщики, — деликатно поправил её художник, тоже говоривший по-русски. — Новгородцев же дразнят «волохатыми».
— Отчего «волохатыми»? — удивилась женщина.
— От поганого... то бишь, языческого бога Волоха-Велеса. Почитался он в Новгороде больше, чем Перун. И река Волхов тоже в честь него названа. А святилище Волоха было на Волотовом поле, где теперь церковь Успения Богородицы. Рядом ещё не срыты погребальные курганы, и один из них — легендарного князя Гостомысла.
— Вот ведь интересно! Я не знала. Впрочем, и в Литве тоже есть язычники, славящие подобных идолов. Все они — от лукавого, даже называть их грешно. «Волохатые», «волосатые» — бр-р, какая гадость! — и княгиня перекрестилась. — Слава Богу, что ты, Феофан Николаич, вовремя оттуда уехал. Где решил поселиться?
— Если не прогоните, в Серпухове, подыщу сносное жильё.
Молодая литовка приязненно улыбнулась:
— Для чего искать? Обоснуйся при княжеском дворе, места много, выделим тебе тёплые палаты. И за кров денег не возьмём.
Живописец прижал руку к сердцу:
— От таких щедрот у меня немеют уста, матушка княгиня. Я готов расплатиться за всё собственным искусством.
— Ну, само собой, что-нибудь распишешь. Стены, например, в тереме моём. Больно серые да невзрачные. Глаз не отдыхает.
— С превеликой радостью.
— И жену свою с сыном приводи, дабы познакомиться. Может, мы подружимся. Я, когда Владимир Андреевич уезжают (а они покидают меня частенько, ибо воин храбр), чувствую себя одиноко. Все общения мои — дети малые, да отец Афанасий, духовник, да раз в год — поездка на моление в Троицкую пустынь.
— Постараемся развлечь твою милость.
Зиму провели в мире и согласии. Маша приглянулась княгине, и они встречались едва ли не каждый день, вместе ходили в церковь, нянчились с детишками, вышивали гладью. Феофан же изобразил в тереме у Ольгердовны райский сад с диковинными животными (перепевы его давней фрески в спальне ди Варацце, но без обнажённых Евы и Адама) и красивую панораму Константинополя с частью моря. Посетивший Серпухов князь Владимир Андреевич потрясённо разглядывал сказочные творения Грека, ахал и качал головой. Говорил с воодушевлением:
— Надобно сие показать братцу Дмитрию. Он захочет наверняка, чтобы ты его палаты в Московском Кремле разукрасил на такой же манер. Вот морозы спадут, и заставлю его с женою приехать. Сделаю приятное Евдокии Дмитриевне: бедная рожает без роздыху, света белого не видя вообще!
А когда встретился с Григорием, задал ему вопрос:
— По стопам отца думаешь пойти?
Мальчик изогнул бровь:
— Нет, навряд ли. Не имею на то способностей.
— Может, хочешь по ратной части? Мы тебя обучим.