Страсти по Юрию
Шрифт:
«Ну сделали немцы! — и он покрутил головой. — Ну художники!»
Боль сразу прошла. Послышался легонький звон, как будто запели в саду комары, и сильно запахло сиренью. Ему захотелось вдруг спать. Он быстро стянул с себя брюки, рубашку, свернулся калачиком и задремал. Во сне пришла Зоя. Она присела рядом на кровать и сказала своим спокойным голосом:
— Ты хоть объясни, что случилось? Рассудок совсем потерял?
В комнате было темно, но белизна ее полных рук, ее ослепительной шеи как будто светилась.
— Рассудок, — сказал он, смеясь, — есть фонарь,
Он притянул ее к себе и вдруг почувствовал, что она не сопротивляется. Голова его пошла кругом. Вот счастье мое, вот сирень моя, радость! Мое Рождество, моя девочка милая… Она лежала рядом, слегка раздвинув свои длинные и сильные, молочно-белые ноги, и он целовал ее тело. Потом он вошел в это тело, и рай наступил.
Проснулся от боли. Она не была нестерпимой, но до этого нельзя было доводить, нужно ехать, торопиться. И Зоя, наверное, очень волнуется. Ему было некогда разбираться, что сон, а что явь. Теперь нужно быстро вернуться домой, взять Зою и только потом на паром. А там, на воде, их никто не поймает. Скорее: отчалить от берега!
Владимиров быстро умылся, дрожащими руками надел брюки, рубашку и черные ботинки, которые прежде так жали ноги, а сейчас стали велики. Вышел на улицу, добрел, пошатываясь, до машины, проглотив по дороге половинку лиловой таблетки. Варенька помогла, любимая! Ключи-то ее! Вот как пригодились! Он завел мотор, развернулся и быстро, боясь оглянуться, помчался вперед. Хорошо, что была ночь: на шоссе почти пусто. Кузнечики только стрекочут. Откуда здесь ночью кузнечики? Что значит откуда? Откуда фашизм? Из лесу, вестимо, из лесу, из тьмы.
Удивительно, что его не остановили. Что никто — ни редкие грузовики, ни дорожные патрули — не заметил эту машину, которую болтало то влево, то вправо, при том что она не сбавляла скорости.
Светало, когда Владимиров подъехал к дому. Открыл дверцу и почти вывалился на тротуар. Поднялся на лифте, ничего не взяв с собой из вещей. В коридоре рухнул на пол и потерял сознание.
— Паслушай, Афелия, — сказала Гаянэ, допивая свой утренний кофе. — Как скажешь ты: Юра наш скора вернется?
— Ты думаешь, что па тебе он скучает? — язвительно ответила Офелия. — Он там не адин, с ним жена маладая.
В десять часов утра сестры отправились в подвал: вчера у них кончился хлеб и киндза.
Машина Владимирова, которой не должно было быть у подъезда, стояла прямо напротив дверей, и вся внутренность ее была забита вещами. Они остановились в страхе.
— Кагда он приехал? На чем он приехал? О Госпади Боже! — вскричала Джульетта. — Я знала, чем это все кончится!
Они начали звонить и колотить своими маленькими сухими кулачками по двери в квартиру. Никто не открыл, было тихо.
— А может быть, там его нет? — сказала Джульетта.
— А где он тагда? — прошептала Офелия.
— А может быть, он у нее?
Всегда такая сдержанная Гаянэ закрыла лицо руками и заплакала.
— Он умер!
— Какая ты глупая! — забормотали Офелия и Джульетта, пытаясь отодрать от лица Гаянэ ее мокрые ладони. — Зачем сразу умер? Он сильный, он жив.
Бросились звонить Артуру. Артур нянчил Саскию.
— Артур-джан, Артур-джан! — закричали они. — Скарей приезжай, все брасай! Очень плохо!
Артур перешел на армянский:
— Im aghjik! [5]
— Скарей приезжай! — умоляли малышки.
— Сh’ yem haskanum! [6]
И сестры сдались:
— Ай, куда он паедет? Он старый, глухой! Адин на руках там с ребенком! Пускай лучше дома сидит!
Можно было вызвать полицию, но никого на свете они не боялись так, как представителей власти. Любой, кстати, власти, любых представителей. Они сели на пол у квартиры писателя Владимирова и принялись ждать. За дверью была тишина.
5
Малышки мои! (арм.)
6
Не понял! (арм.)
— Наверное, Юры там нет, — решила Джульетта. — Иначе бы он атазвался, канечно. Мы сделаем вот как: Афелия, ты сиди здесь и малчи. А мы с Гаянэ купим киндзу, лаваш и сразу вернемся.
Когда через два часа они вернулись, Офелия смирно сидела у двери. Гаянэ приложила ухо к скважине и вдруг отшатнулась:
— Он стонет! Он там!
Из квартиры слышался глухой стон.
— У нас же ключи! — закричала Джульетта. — Ключи он нам дал!
Сестры в ужасе переглянулись: Владимиров ведь оставлял им ключи. Они там убрали, в квартире, повесили коврик. Кинулись домой искать ключи, ключей нигде не было. Перерыли все, вытряхнули даже перины, посмотрели в чашках и чайниках.
— А он там лежит! Памирает!
— Я буду звонить этой женщине, Зое! — сказала тогда Гаянэ.
Позвонили Зое. Долго никто не подходил. Потом ее голос сказал им:
— Алло!
— Ваш муж там адин. Он лежит, памирает. А мы патеряли ключи.
Все трое заплакали.
— Он, может быть, спит? — сказала она нерешительно. — Я с ним говорила недавно. Вчера. Нет, вру. Дня четыре назад. Все было нормально.
— Пажалуйста, Зоя, скарей приезжай! — рыдали они. — Приезжай, умаляем!
— Я утром приеду, — сказала она. — Ко мне сейчас дочка из Рима летит. Дождусь ее и рано утром приеду.
Положив трубку, Офелия, Джульетта и Гаянэ опять прижались щеками к двери Владимирова. Потом маленькая ловкая Гаянэ легла на пол и попыталсь рассмотреть хоть что-нибудь через щель между дверью и порогом.
— Ну, что ты там видишь? Ну, что ты тамишь нас? — сказали ей сестры.
— Савсем не пайму: то ли Юра лежит, а то ли какая-то тряпка там брошена. Темно очень, не разберу.