Страсти по Юрию
Шрифт:
— Тебе будет здесь хорошо, — сказала она, оглядывая спальню с новой современной кроватью и японскими гравюрами. — Окно прямо в небо глядит. Свету много.
— Я сам прямо в небо гляжу, — усмехнулся Владимиров.
Он знал срок оставшейся жизни, как люди знают, например, сколько лет им осталось до пенсии или сколько лет займет служба в армии. И это сводило с ума. Он возненавидел тех, которые сообщили ему о его смерти, и про себя с содроганием пожелал им всем оказаться как можно скорее в его положении, а то уж они что-то больно спокойны и больно уверены, что им все можно. Главное было — как
Еще в больнице он почувствовал, что голова идет кругом от злых и мучительных мыслей, но нужно успеть сделать то, что задумал: уехать и взять с собой женщину. Теперь будет все хорошо. Он дома, и женщина с ним. Владимиров вытащил флягу, хлебнул. Кажись, полегчало. Они меня приговорили. Ах, сволочи! Откуда вы знаете, сколько мне жить? В зеркале у двери появилось худое, обтянутое кожей лицо с дикими блестящими глазами. А-а, это ведь я! Ко рту подступило рыданье. Он снова хлебнул. И опять полегчало.
Зоя стояла на скамейке и рвала сирень. Ее осыпало цветами. Она выгибалась, чтобы достать самые пушистые грозди, и пела при этом, слегка задыхаясь:
А ты взглянуть не догадался-я-я! Умчался вдаль, ка-а-азак степно-ой! Каким ты был, таким ты и оста-а-а-ался! Но ты и дорог мне-е-е тако-о-ой!С того раза, как они с Гофманом были у нее в гостях, она ни разу при нем не пела. Пой, радость моя. Никому не отдам.
Зачем, зачем ты снова повстреча-а-ался, Зачем нарушил мой по-о-окой!Он подтянул ей из окна своим слабым, но верным голосом. Она обернулась к нему, улыбаясь:
Зачем опять в своих утра-а-а-атах Меня хотел ты обви-и-и-инить, В одном, в одном я только винова-а-ата-а, Что нету сил тебя забы-ы-ыть!Мишаня Устинов продолжал находиться в России по несколько странной причине. В середине февраля жилистая и крепкая Ольга Петровна, которую Миша во всем теперь слушался, однажды сказала ему очень строго:
— Не нужно бы, Миша, вам мыться так часто.
Мишаня напрягся: он ей заплатил за дрова.
— А дело не в деньгах! — ответила Ольга Петровна.
Устинов приставил ладони к ушам: он стал хуже слышать с годами.
— Я химик, — сказала Ольга Петровна, — и я столько
Мишаня зарделся.
— Но я разгадала. Вы, Миша, хоть раз один слышали, чтоб ненцы с эвенками чем-то болели?
— Но я не знаком, так сказать, ни с эвенком, ни…
— А где же вам было знакомиться? Ведь вы, диссиденты, по кухням сидели!
Мишаня угодливо прыснул в кулак.
— Народы Севера находятся в мало пригодных для жизни и размножения условиях, — холодно заметила его наставница. — А хоть бы чихнул кто хоть раз! Опять же в аулах…
— В аулах?
— В аулах, в аулах! Там даже о гриппе не слышали, вот как!
— Ну, воздух у них и хорошие вина… И женятся на молодых даже в старости…
— Вы это мне, Миша, оставьте: на ком там кто женится! Женился Владимиров вон на молодке! А как заболел! Вы же сами сказали!
Мишаня руками развел.
— Нет, дело не в этом. А в чем, я скажу: нигде, Миша, в этих местах никто не купался и не подмывался! И в душ никогда и ни с кем не ходил!
Устинов отпрянул.
— Среди народов Севера, — ровным угрожающим голосом продолжала Ольга Петровна, — произошла де-мог-ра-фи-чес-кая катастрофа, когда активисты, посланные на льды советской властью, начали пропагандировать среди них гигиену! Как только ненец или эвенк дотронулся до своей кожи мылом с мочалкой, он стал беззащитен, стал легкой добычей для смерти!
— Помилуй нас, Господи! — перекрестился трусливый Мишаня.
Наставница ярко сверкнула глазами.
— Радение, Миша, пока отменяем. На этих раденьях двоих обрюхатили, а мужней жене пришлось сделать аборт! Ей, дуре, теперь от кого и не вспомнить! «От всех, — говорит, — понесла». Что вы с дуры возьмете?
Неожиданно Мишане захотелось пройтись по Латинскому кварталу и съесть эскарго. Или луковый суп. Вообще, хорошо бы в Париж на недельку.
— Вы, Миша, боролись, собой рисковали… — заметила Ольга Петровна.
— Да, я рисковал, — горько молвил Мишаня.
— И жизнь вашу нужно беречь.
— Да что моя жизнь! Разве кто-нибудь вспомнит! Для пасквиля разве какого…
— Вы можете, Миша, не мыться?
Устинов немного опешил.
— Не мыться, не мыться! Я буду вас, Миша, держать у себя, кормить и поить. Лечить, если нужно. И я докажу одну вещь с вашей помощью. Это, как я думаю, тянет на Нобелевскую премию. Открытие века. Вы меня знаете, Миша: плевать мне на премию! В ногах у меня будут валяться, ни копейки не приму! Но мне доказать крайне важно.
— А что доказать?
— Все болезни людей, — хвастливо ответила Ольга Петровна, — происходят от того, что нарушается жировой слой, который на нашу кожу наносится изнутри самим нашим организмом. А мы его, неучи, мылом смываем!
Мишаня стал бледен.
— Да, Миша! Представьте себе! Меня осенила простая разгадка! Не мойтесь — и будете жить так, как в Библии! По сто пятьдесят — двести лет! На здоровье!
При упоминании Библии Устинов опять перекрестился.
— И именно вы мне нужны сейчас, Миша. В вас есть дух протеста. Не зря же вы столько боролись! Вы стерпите все!