Страсти по Юрию

Муравьева Ирина Лазаревна

— Ты пьян, Юра. Выспись пойди.

— В могиле я высплюсь, — сказал он и через стол приблизил свое лицо к ее лицу. — Уж там-то я высплюсь!

И вдруг не удержался, дрожащим ртом поцеловал ее в губы:

— Прости. Не могу без тебя.

Он спал со снотворным. Под утро отвратительный сон разбудил его: во сне он увидел женщину с осыпавшимся от ветхости лицом, которая укладывала спать ребенка, странно маленького даже для новорожденного. Она стояла к нему спиной, и он видел только кусок ее осыпающейся щеки, видел, как трясутся ее руки, и все не понимал, отчего

это ребенок не кричит и не плачет. Больше всего он, однако, боялся, что она обернется и он в ней узнает Варвару. С тех пор как они переехали на эту дачу, он старался не думать о Варваре и не вспоминать о ней. Это удавалось с трудом, потому что уверенность в том, что и его болезнь, и то, что не ладится с Зоей, — все это проделки Варвары, которая не хочет отпустить его, ревнует оттуда и делает все, чтобы он быстрей умер, — эта уверенность не отпускала его.

Еще там, в больнице, он понял все это. Понял потому, что его диагноз был точным повторением ее диагноза, и он не переставал чувствовать ее рядом. На даче она отступила. Владимирову казалось, что чем дальше находится от него могила Варвары, тем меньше у нее возможностей преследовать и добиваться его. Встал с бьющимся сердцем. Светало. Атласные звуки дождя, который, наверное, шел очень долго и только сейчас перестал, казались такими красивыми, чистыми, что он вдруг заслушался. Потом эти звуки погасли. Он тихо прошел на веранду. Несмотря на недавний дождь, было по-прежнему очень тепло и парило сильно. Весь сад был наполнен испарениями, запахами цветов и нерешительными шорохами. Она не спала, а лежала с широко открытыми глазами и думала о чем-то. Владимиров встал на колени и положил голову на ее живот под легким одеялом. Она провела рукой по его голове, вздохнула негромко.

— Не спится тебе? — прошептала она.

— Не спится, — ответил он глухо.

Не поднимая головы, нащупал ее руку, прижал к своим губам и поцеловал.

— А может, уехать мне, Юра? — спросила она. — Измучила я ведь тебя.

Он молчал.

— Ложись, полежи. Ты дрожишь, — сказала она и подвинулась к стене, освобождая ему место на кушетке.

Он затряс головой.

— Ух, как я противен тебе! Противен?

Опять она провела рукой по его затылку.

— Вспотел ты, — сказала она, — весь мокрый.

Владимиров почувствовал нарастающую дрожь в животе, которая поднималась и постепенно охватила все тело. Он лег рядом с Зоей и вжался в нее.

— Не знаю уж, как и помочь-то тебе, — шепнула она.

— Не этого нужно мне, Зоя.

— Да, верно, — сказала она. — Но так вышло. Наверное, я виновата во всем.

Обеими ладонями он обхватил ее лицо и развернул к себе.

— Да в чем виновата? Что я сумасшедший?

Она закрыла глаза. Слезы поползли по ее щекам.

— Ты хоть не молчи! — простонал Владимиров. — Ну, не молчи ты все время! Обмани меня! Скажи, что все будет хорошо! Скажи, что еще поживем и что я не умру, что мы с тобой вместе! Хоть что-нибудь, Зоя!

Он весь дрожал, пот градом лился по его лицу.

— Я никого так не любил, как тебя, слышишь ты! Я не то что чагу, я лес готов сгрызть, лишь бы жить! Ну, хоть обмани меня, милая!

В верхушках деревьев вдруг что-то залаяло, захлебнулось, заголосило так громко и страшно, что оба

они подняли головы вверх. Потом раздался шум и треск крыльев. Прямо над ними пронеслось огромное, распластанное чудище, черное, стремительно удирающее куда-то, и спряталось в темных ветвях, и затихло.

— Что это? — спросил Владимиров.

— Да птица какая-то. Филин, наверное.

— А я думал, смерть. Проведать пришла.

Она вытерла его мокрое лицо краем пододеяльника. И тут он опять крепко обнял ее и начал быстро покрывать поцелуями ее шею, грудь, руки, плечи, ласкать ее грубо, и больно, и жадно, и видно было, что от прикосновений к ней в нем началось какое-то почти безумие и он не владеет собою. Она попыталась отодвинуться, но он только сжал ее крепче.

— Куда ты? Не смей! Ты жена мне! Терпи! — бормотал он, задыхаясь.

— Пусти! — прошептала она и тоже начала задыхаться, пытаясь оторвать от себя его руки. — Пусти, я сказала!

— Убью лучше, но не пущу!

И впился губами в сосок.

— Пусти, я сейчас закричу!

Он оторвался, убежал в свою комнату, стуча босыми пятками по полу, и тут же вернулся с пистолетом в руках.

— Гляди-ка! А? Видишь?

— Господи! Да за что же мне это! — вскрикнула она.

Он безнадежно махнул рукой, прислонился к стене.

— Откуда у тебя оружие?

— Оружие?

— Оружие, да.

— Не спрашивай, я не скажу.

— Все. Я уезжаю!

Он выпрямился:

— Ну, уезжай.

Она быстро собралась, вызвала такси. Дверь в его комнату была закрыта. Оставила на веранде чемодан, постучалась.

— Юрий Николаич, я уезжаю.

Он открыл дверь: заросший, в лице ни кровинки.

— Прощай.

Из аэропорта Зоя позвонила Гофману.

— У него пистолет.

— Я знаю, — спокойно ответил Гофман.

— Как — знаешь?

— Так, знаю. Я сам подарил. Это газовый пистолет.

— Не ври! Я ведь видела!

— Плохо смотрела. Газовый пистолет отечественного производства. Тут у половины населения такие пистолеты.

— Он выстрелить может?

— Выстрелить может. Убить не может.

— Зачем он ему?

Гофман помолчал, потом ответил неохотно:

— Он наивный человек, твой Владимиров. Думал, что меня проведет. Попросил у меня какой-нибудь пистолет. Вообще: оружие. Я говорю: «Зачем вам? Охотиться будете?» — «Нет, — говорит, — не охотиться. Для самообороны. Живем почти в лесу, на отшибе. Мало ли что…» Я говорю: «Вы в свое время чуть за политику не сели. Теперь хотите за незаконное ношение оружия сесть?» Он говорит: «Не бойтесь, никто не узнает. Клянусь головой». Я сделал вид, что принял все это за чистую монету, и привез ему газовый пистолет. Думал, он меня разорвет. Однако стерпел и «спасибо» сказал.

Зоя разрыдалась в трубку.

— Не могу больше!

— Надолго тебя не хватило, — мрачно усмехнулся Гофман. — Я думал, ты крепче. А может, добрее. Ведь он там помрет без тебя.

— Он пьет. Он не может работать. — Она проглотила рыданье. — Легко мне на это глядеть?

— Так ты не на елку пришла в Лужники! — Гофман скрипнул зубами в трубке. — Ты знала, чем он заболел! А что до работы… Уж кто-кто, а он свое выполнил! И я тебе скажу, что я понимаю. Не хочешь, можешь и не согласиться.