Страстотерпцы
Шрифт:
Теперь пыхнул Никон:
— Хе! Ты ко мне присылал ещё и князя Юрья Ромодановского, и не с просьбами, с угрозой, с гневом!
— Князь Ромодановский говорил тебе не о патриаршестве, он передал мой указ: не именовать себя великим государем. Прежние патриархи так не писывались.
Князь Ромодановский подтвердил слова царя.
— Какие обиды тебе, бывшему патриарху, были от великого государя? — спросил кир Макарий.
— Господи, да никаких! — вскричал Никон. — Когда великий государь начал гневаться ни с того ни с сего, перестал в церковь ходить, то я патриаршество и оставил.
— Он писал мне из Воскресенского монастыря, — вспомнил Алексей Михайлович, — будешь ты, великий государь,
— Я так не писал!
Судьи поспешили с очередным вопросом:
— Какие патриарху Никону были обиды от великого государя? — спросил кир Паисий русских архиереев.
Ответили единодушно:
— Никаких.
— Я не говорю об обидах, — возразил Никон, — я говорю о государевом гневе. Прежние патриархи от царского гнева тоже бегали: Афанасий Александрийский [45] , Григорий Богослов.
45
Прежние патриархи от царского гнева тоже бегали: Афанасий Александрийский, — Афанасий Великий, епископ александрийский (293—373), вождь церкви в борьбе с арианством. Большую часть своего долгого правления (после собора 325 г.) он провёл в изгнании: пять раз вынужден был оставлять кафедру и столько же возвращался на неё.
— Вселенские патриархи оставляли престол, да не так, как ты, — возразил кир Паисий. — Ты отрёкся. Ведь это твои слова: «Впредь мне патриархом не быть. Если буду патриархом, то стану анафема».
Никон устало отёр лицо руками.
— Я так не говорил. Я говорил: за недостоинство своё иду. Если бы я отрёкся от патриаршества с клятвою, то не взял бы с собой святительской одежды.
Резануло что-то по сердцу, жалко стало Алексею Михайловичу собинного друга. Борода совсем пегая, в голове серебряная россыпь. Под глазами синё, кожа на висках будто в инее. Лучшие годы ушли на дурную распрю. Медведь! Ему палец, а он всю руку тащит.
Но ведь столько напраслины нагородил в своих письмах, не посовестился.
Обида заворочалась в груди, но сказал вяло:
— Допросите, в грамотах к патриархам всё ли у него истинно? За церковные ли догматы стоял? Константинопольского патриарха Иосифа святейшим и братом себе почитает ли? Да вот ещё о чём допросите. Продавал ли церковные вещи, движимые и недвижимые?
Никон ответил быстро и резко:
— Что в грамотах писано, то и писано. За церковные догматы стоял. Патриарха почитаю, а свят ли он — того не ведаю. Церковные вещи я продавал по царскому указу.
Алексей Михайлович рассердился:
— Говоришь, я гневался на тебя, а ты послушай, что сам понаписал обо мне патриарху Дионисию.
Начали читать послание. Алексей Михайлович слушал напряжённо.
— Стой! — приказал Алмазу Иванову. — Повтори последнее.
Дьяк повторил:
— «Посылай я в Соловецкий монастырь за мощами Филиппа-митрополита, которого мучил царь Иван неправедно».
— Пусть ответит! — Лицо государя пылало гневом. — Пусть ответит вам, вселенским патриархам, и всему освящённому собору! Для чего такое бесчестие и укоризну царю Ивану Васильевичу, прадеду моему, написал? О себе ведь утаил! Утаил, как низверг без собора Павла, епископа коломенского! Ободрал с бедного святительские одежды, как с липы кору дерут. Сослал вроде в Хутынский монастырь, а где человека не стало — безвестно! Допросите, допросите его! — царь тыкал рукою в сторону Никона. — По каким правилам он это сделал?
Никон слушал царя, разглядывая узоры на потолке, и в то же время сокрушённо покачивал головой: уж не рассказать ли о всех злодействах прадедушкиных? Да зачем о всех,
Ответил, вздыхая:
— По каким правилам я Павла низверг и сослал, того не помню. Где он пропал — не ведаю. Есть о нём дело на Патриаршем дворе.
— На Патриаршем дворе дела нет и никогда не было! — заявил Павел Сарский. — Епископа Павла ты отлучил своей волей, без собора.
Никон молчал. Положил было голову на руки, опиравшиеся на посох, но дьяк продолжил читать письмо, а Алексей Михайлович тотчас прервал чтение:
— Допросите, в какие архиерейские дела я вступаюсь?
— Не помню, что писал, — ответил судимый.
Чтение продолжилось.
Сообщая Дионисию Константинопольскому о своём уходе, Никон повторил рассказ о Хитрово, причиной своего ухода назвал царский гнев.
— Допросите! — потребовал Алексей Михайлович. — Какой гнев, какая обида?
— Не дал обороны на Хитрово, — повторил показания Никон, — в церковь ходить перестал. Ушёл я сам собою, но от патриаршества не отрекался. Государев гнев объявлен небу и земле. Кроме саккоса и митры, я с собою не взял ничего.
Кир Паисий сказал с укоризною:
— Пусть Богдан Матвеевич и зашиб твоего человека, тебе можно бы и потерпеть, последовать Иоанну Милостивому {44} . От раба своего терпел! Если же государь прогневался на тебя, то ты должен был иметь совет с архиереями, бить челом государю о прощении. Уж никак не сердиться!
44
...тебе можно бы и потерпеть, последовать Иоанну Милостивому. — Иоанн Милостивый, патриарх александрийский в 610— 619 гг. Потеряв жену и детей, предался аскетической жизни и заботам о бедных и, хотя не был ни монахом, ни клириком, по желанию народа был избран на патриарший престол. Став патриархом, он прежде всего сосчитал всех ниших в Александрии и роздал им всё своё имущество. Он посылал щедрую милостыню к Гробу Господню, давал у себя помощь бедствующим, выкупал пленных. Когда персы, вторгшись в Египет, угрожали Александрии и жители её стали разбегаться, Иоанн отправился в Константинополь ходатайствовать о немедленной присылке войска для защиты города, но на пути, остановившись в своём родном городе Амафунте на острове Кипр, скончался. Причислен к лику святых.
— Я зашиб мятежного человека, не зная, что он послан святейшим, — показал Хитрово. — Я просил прощения у патриарха Никона, и он меня простил.
Бояре принялись вспоминать, как Никон отрекался от патриаршества, как, отъезжая в Воскресенский монастырь, вёз полные сундуки добра. Из патриаршей казны две тысячи рублей вытребовал.
Патриархи терпеливо всех выслушали и определили:
— Снимая митру и омофор и сказавши «недостоин», ты, Никон, отрёкся от архиерейства.
— Всякий говорящий о моём отречении — лжесвидетель! — отвёл обвинение Никон. — Если б я вовсе отрёкся, архиерейской одежды с собою бы не взял.
Письму и спорам конца не было. Боярин князь Никита Иванович Одоевский оскорбился поношением Уложения, сей закон он сам писал, по сему своду законов царство в добром здравии жило вот уже семнадцать лет. Заступился за Уложение и Алексей Михайлович.
— К этой книге приложил руки патриарх Иосиф, весь освящённый собор, и твоя рука приложена! — уличил царь Никона в двоедушии.
— Я руку приложил поневоле, — ответил Никон бесстрастно.
Все изнемогали: царь стоит на ногах вот уже который час! Стоит ради Никона. Обличает как недруга, но не садится, дабы не умалить достоинства недостойнейшего.