Страстотерпцы
Шрифт:
Письмо поднимало вопрос о самозванстве митрополита газского Паисия Лигарида, доставалось и Никите Ивановичу Одоевскому.
— Митрополит и князь, — объяснил судьям Алексей Михайлович, — посланы были в Воскресенский монастырь выговаривать Никону его неправды. Он мои грамоты клал под Евангелие, а газского митрополита всячески позорил, называл лжевладыкой. Митрополит же свидетельствован отцом духовным, и ставленная грамота у него есть.
— Я за обидящего молился, а не клял, — оправдался Никон. — Газскому митрополиту по правилам святой Православной Церкви служить не следует.
Кир Макарий возразил:
— Митрополит Паисий ставлен в дьяконы и в попы в Иерусалиме, а не в Риме. Я об этом знаю подлинно.
Спорили о сытинском деле и о деле Зюзина. Алмаз Иванов читал:
— «Которые люди за меня доброе слово молвят или какие письма объявят, те в заточение посланы и мукам преданы. Поддьякон Никита умер в оковах, поп Сысой погублен, строитель Аарон сослан в Соловецкий монастырь...»
— Никита ездил от Никона к Зюзину с ссорными письмами, — оборвал чтеца Алексей Михайлович. — Сидел Никита за караулом и умер своей смертью от болезни. Сысой — ведомый вор и ссорщик — сослан за многие плутовства. Аарон говорил про меня непристойные слова. Допросите, кто был мучен?
— Мне об этом сказывали, — ответил Никон.
— Не надобно верить ссорным речам! — прикрикнул царь на бывшего друга. — Ко вселенским патриархам не надобно ложно писать.
Алмаз Иванов прочитал место об архиереях, поставленных по приказу царя или переведённых с кафедры на кафедру.
— Когда Никон был на патриаршестве, — припомнил мстительно Алексей Михайлович, — он перевёл архиепископа Лаврентия в Казань из Твери. И других с места на место гонял.
— Я нарушал правила по неведенью, — покаялся Никон.
— Ты и сам на Новгородскую митрополию возведён на место живого митрополита Авфония! — ужалил митрополит Питирим.
— Авфоний был без ума! — Никон сверкнул глазами на врага своего. — Господи, чтоб и тебе тоже обезуметь!
Царь принялся ходить от своего места до патриарших, устав от долгого стояния, а чтение продолжалось.
«От сего беззаконного собора, — поминал Никон решения русских архиереев в 1660 году, — перестало на Руси соединение с восточными церквами и от благословения вашего отлучилось. От римских костёлов начаток приняли волями своими».
— Святейшие! Вслушайтесь в сию ложь. Никон нас от благочестивой веры и от благословения святых патриархов отчёл и к католической вере причёл. Назвал всех еретиками! Если бы его письмо до святых вселенских патриархов дошло, то всем православным христианам быть бы под клятвою!
— Чем Русь от соборной церкви отлучилась? — спросил кир Макарий.
— Тем, что Паисий Газский перевёл Питирима из одной митрополии в другую, а на его место поставил другого митрополита. Многих архиереев переводил из епархии в епархию, а ведь он отлучён и проклят патриархом Иерусалима. Да хотя б и не еретик был, на Москве долго быть ему не для чего. Я его митрополитом не почитаю. Ставленной грамоты у него нет. Всякий мужик наденет на
Священство и синклит шумели:
— Он всех нас называл еретиками! Боярина Семена Лукьяновича Стрешнева проклял, боярина князя Никиту Ивановича Одоевского проклял!
— Царицыну родню клял, Милославских!
— Темно уж, господа! — объявили судьи. — Отложим суд на завтра.
— Куда мне прикажете деваться? — спросил Никон.
— Отправляйся на подворье, куда же ещё, — сказал в сердцах Алексей Михайлович. — Всё бы тебе задирать, побоялся бы хоть Господа Бога.
Никон шагнул к царю, поймал-таки глазами глаза.
— Если бы ты Бога боялся, такого бы со мною не делал.
Алексей Михайлович отступил, обошёл Никона. Никон же стоял опустя голову: нескладно сказалось, некрепко.
23
2 декабря было воскресенье. Приехавших с Никоном тридцать человек нужно накормить. О затруднении доложили царю.
Алексей Михайлович отправил Никону и его людям кушанья со своего стола. Начальник стражи, изумлённый царским почтением к подсудимому, пригласил бывшего патриарха в трапезную.
На серебряных подносах стояли серебряные блюда и чаши. Кушанья под шафраном, с заморскими кореньями. Пахло корицей, перцем. Нежно-розовая, как северная заря, серебристая, даже видом богатая сёмга просилась растаять во рту. Лососи, белужья, с черёмуху, икра, огромные пироги; белоснежные, с румянцем, расстегаи, золотая роса на прозрачной дымящейся ухе из стерлядок.
Казалось, Никон что-то высматривает среди кушаний. Он и впрямь озирал блюдо за блюдом, вспоминал, когда какое пришлось отведать. Одно — в патриархах, другое — в митрополитах. Сёмгу отведал тоже позднёхонько, уже в другой жизни, когда перемерли дети, когда расстался с женой, уговорив принять постриг... На Соловках побаловали. А уж всласть-то кушал сёмужку в Кожозерском монастыре, в игуменах.
— Изволь, патриарх, отобедать, — пригласил Никона царский стольник.
Никон сильно вздрогнул. Повёл рукою, отстраняя искушение, трижды перекрестился:
— Возвратитесь с присланным к пославшим вас. Скажите, Никон этого не требовал. Просил дать свободу, чтобы можно было выходить с Лыкова двора и сюда приходить, приносить нужное в пищу.
Изумляясь упрямству бывшего патриарха, стольники собрали и унесли сладкие царские блюда. Разрешение выпускать и впускать людей Никона со двора было дано немедленно.
Всё воскресенье Москва судила и рядила о царе да о бывшем патриархе. Что сказал царь, что ответил Никон.
У царицы Марии Ильиничны побывал её батюшка, боярин Илья Данилович. Суд над врагом его ободрил. А Мария Ильинична беде Никона не радовалась.
— Хрен редьки не слаще, — сказала она батюшке. — Был Никон, стал Паисий. Один был как баран, рога себе золотил, а другой доит царя, как корову, но зубы-то змеиные, на зубах яд кипит.
— Лигарид слова вчера не сказал! — удивился Илья Данилович. — О нём вчера дурное говорили — молчит.