Страстотерпицы
Шрифт:
– Приехала, – сказала она, переворачивая рыбину ножом. Сестра была бы очень миловидной, если бы не выражение постоянной обиды, сквозившее в ее черных глазах и старившее лицо. Ходила она всегда прямо, словно кол проглотила, поджимая узкие губы.
Из комнат вышла племянница Надя, рослая – в мать. Ласковая, как молодая телочка, повисла на Тониных плечах.
– Что привезла? – спросила она, расстегивая шинель тетки.
– Привезла, – ответила Тоня.
Надя нетерпеливо подпрыгнула и взяла
Держась за стенку, на кривых ножках вышла маленькая Людочка, увидела Тоню и улыбнулась.
– Ты моя сладкая, – присела перед ней Тоня. – Иди сюда. Что тебе тетка купила… – Она открыла сумку, вынула большую куклу, поставила ее на пол.
Кукла, чуть поменьше Людочки стояла, блестя глянцевыми щеками. Тоня взяла ее за руку, кукла шагнула. Людочка испуганно шлепнулась на пол и заплакала.
– Ой, какая! – восторженно выдохнула Надя. – Ой, какая…
– Балуешь ты их. – Александра взяла Людочку на руки. – Она, поди, денег стоит.
– Ничего, – ответила Тоня. – Пусть играет.
– А мне-е? – протянула Надя.
– У, бесстыжая. – Мать покачала головой и хлопнула дочь полотенцем по плечу. – Все клянчишь.
– Ну что ты, Шурка. Она уже невеста у тебя, а ты все хлещешь.
Надя, в это время проверившая сумку, держала в руках черные сапоги с длинными голенищами.
– Это мне? – растерянно спросила она.
– Тебе, – кивнула головой Тоня.
– Ой, – простонала Надя и исчезла в комнатах. Она появилась через несколько минут. Поскрипывая сапожками, ладно прошлась по кухне. – Ой, тетечка Тонечка, ой, – радостно всхлипывала она. – Мам, я в сапогах пойду?
– Ну куда там! – Мать посадила Людочку на диван и вернулась к печи. – В валенках дотопаешь.
– Ну, мам, – захныкала Надя. – Мам…
– Не гунди, – прикрикнула Александра.
– Да, у нас все девчонки в сапогах ходят. Одна я в валенках.
Александра молчала, нарезая хлеб к столу, сурово поджав губы.
– Галька Рубцова такие сапоги с ноября носит, – продолжала чуть не плача Надя, исподлобья поглядывая на мать.
– У Гальки отец начальник, – словно себе сказала Александра. – Он до уборной пешком не ходит… Ну, снимай сапоги и собирайся в школу, – вскипела она неожиданно.
Надя, понимая, что просить больше нельзя, пошла в комнаты.
– Лучше бы брату помогла. Если Юрка двоек нахватает, я вам обеим с теткой задам.
Тоня разделась, прошла в теплые, застланные половиками комнаты, за ней шагнула Александра, нервно одергивая фартук.
– В школу! – цыкнула она дочери, увидев, что та поглаживает сапоги.
Девчонка грустно посмотрела на мать, вздохнула, молча оделась и ушла.
– Ты как неродная им, Шура. Орешь и орешь.
– Молода
Она подняла клеенку на столе, взяла почтовый перевод.
– Прислал. Вот, мол, дорогие детки, не помрите с голоду. Забочусь. – Она провела фартуком по глазам, с ненавистью бросила бумажку на стол.
Тоня молчала, печально глядя на сестру. До замужества Александра была хохотушкой, с характером легким, отчаянным. Волосы у нее все еще хороши: черные, густые, сейчас редко встретишь такие косы.
– Пойдем, умоешься.
На кухне, раздевшись по пояс, Тоня долго плескалась над цинковой ванной, сестра, поливая ее сверху теплой водой, шлепнула легонько по спине:
– Ишь гладкая какая.
– Стараемся, – весело ответила Тоня, утираясь полотенцем.
– Прокатаешь, Тонька, свою бабью жизнь. Помянешь тогда мое слово. – Александра накрыла на стол, села, сняв платок, аккуратно подобрала волосы.
– Не надоело еще мотаться?
– Нет, – ответила Тоня. – Что ты мотаешься, что я… Одинаково.
– Ну мне положено, – зло хохотнула Александра. – Я теперь мать-одиночка.
– Брось, – мрачно сказала Тоня. – Надоело.
– Вот, поди, попробуй брось. У меня уж вся душа выболела. Пустота горит внутри. Ну куда я их нарожала?
Сестры сели за стол.
Тоня молча прихлебывала чай, слушая монотонный, страдающий голос Александры.
– Видела я эту стерву. Руки белые. Чего ж? Это я износилась, а она за всю жизнь мужику рубаху не постирала. Умная.
Она звякнула ложечкой, перевела дух.
– Ты помнишь, как я пела в школе? Александр Иванович говорил: «Молодец, Сашка, артисткой будешь…»
Тоня смотрела на сестру и думала, что Александра всего на пять лет старше ее. Она сдала в последние годы. Тоня теперь не помнит, чтобы сестра пошутила, просто так засмеялась. А когда-то она действительно хорошо пела. Протяжно, вольно, по-русски, сердцем понимала песню.
– Я тяпну немного, – сказала Александра и достала из шкафчика графин.
– Ты смотри, повадишься, – недовольно заметила Тоня. – Куда их потом девать? Убери лучше.
– Ничего, – ответила Александра, но пить не стала. – Воспитаешь. Ты у нас добрая. Одна на всех такая… Рожай, Шура. Чем больше, тем лучше. И тот, кобель, – рожай. Все боялся – уйду от него. Ну вот, нарожала Шура. Господи, – перешла на шепот она. – Да где же это закон такой, чтобы с четырьмя бросать? Вишь, любовь встретил. А я? Я-то как? – Она в упор посмотрела на Тоню пылающими глазами. Заметалась, схватила платок, дрожа, стала складывать его. – Нету такого закона. При Советской власти живем. Я в обком пойду. Я писать буду. Я найду себе правду.