Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
Наверное, питие крови детей было первым серьёзным злодеянием в её жизни, хоть она и не знала, что творит. Вторым злодеянием стало убийство английского солдата-насильника, который сам ничего доброго ей не желал. Третьим стало активное занятие контрабандой. Но тогда, больше двадцати лет назад она как-то не особо терзалась моральными проблемами покупки и продажи оружия, из которого потом убивали людей. Тогда она считала себя просто экспедитором и не более. А теперь посмела рассуждать перед Домиником о заказчиках, исполнителях и общей ответственности. Но тогда и на Средиземноморье, если не она убивала из перевезенного ею оружия людей, то стала соучастницей их убийства.
Четвертой
Нет, она не перестала считать творящееся там войной, а убитых солдат и полицейских — армией противника. Но когда она согласилась делать бомбы, когда согласилась привозить их к месту и взрывать, когда во взрывах начали гибнуть гражданские… Так не должно было быть, надо было остановиться, потому что это неправильная война. Когда англичане убивают ирландских детей, это остается на их совести. А когда от её бомб погибали мирные мужчины и женщины, не важно, какого вероисповедания — это и теперь останется на её совести до самого Страшного Суда. Тогда она считала, если власти не вняли предупреждению и дали бомбе взорваться, то в смерти людей повинны они сами. Но ведь гелигнит в машину закладывала она. И изготовляла его тоже она. Сколько же было таких бомб, в Белфасте, Лондоне и пригородах, сколько их них обезвредили, сколько нанесли разрушения магазинам и правительственным зданиям, а сколько причинили вреда гражданским? Пятьдесят убитых и 437 раненых — это она помнила чётко, потому, как всегда вела счёт в уме. И содеянное уже не исправить.
Пятым её злодеянием стало преступное соучастие в грязных операциях иностранной разведки. За что она убила полицейского и охранника в Вене, зачем дала убить Альдо Моро, зачем организовала покушение на папу римского и тем самым подставила незнакомого ей Сергея Антонова, который на телеэкране выглядел ни живым, ни мертвым — так его сломала тюрьма. Зачем за свои преступления подвела к тюрьме безвинную «гилфордскую четверку», далеко не безвинную Габи Крёхер и чуть не втравила в гнусную историю малознакомого ей священника отца Матео? Зачем все эти жертвы нужны были ей? Если происходящее в Ольстере касалось её как ничто другое, то там-то в Европе, что подвигало её на злодейства? Ответ вроде был просто — она работала на РУМО, а высшее начальство через Родерика спускало ей такие приказы. Тогда зачем она их выполняла? Ради денег? Да нет, тот счёт в швейцарском банке она без сожаления растратила на закупку оружия для ВИРА. Только потому, что приказ должен быть выполнен, и она его и выполняла? Разве у неё не было выбора, просто взять и отказаться? Тогда она думала, что предав РУМО, предаст и Ольстер? Нет, она могла бы отказаться, просто не захотела. Выбор был и есть всегда. Как христианка, она должна помнить, что Бог наделил всех свободной волей.
При мысли о Боге Алекс попыталась нащупать нательный крестик, с которым не расставалась с рождения уже восемьдесят шесть лет. Но тщетно, после ареста его забрала тюремная администрация. Вспомнив молитву, которой научила её в детстве тетя Агапея, она попыталась прочесть её, но мысли запутались на середине, и Алекс не смогла её закончить.
Лихорадочно припоминая всё былое, Алекс стало страшно, страшно и горько от осознания, как грешно и неправильно она прожила последние двадцать лет. Прав был Доминик, она преступница. А преступникам самое место в тюрьме. Может, в истории с Брайтоном на ней нет никакой вины, зато длинным шлейфом протянулась за ней череда убийств и разрушений, которым нет оправдания,
Если бы был жив отец, он бы не вынес позора, зная, какие ужасы творит его дочь. Прадед бы проклял, не меньше, хоть и сам был признанным еретиком. Как и перед Богом, ей было совестно перед семьей, которой у неё больше нет. Всё что у неё осталось, так это камера, кровать и окно с видом на унылый двор.
Подойдя на рассвете к двери и опершись лбом о стену, Алекс стала ждать. Когда дверь открылась и в проёме проявилась смотрительница с подносом в руках, она тут же со страху отпрянула назад — не ожидала увидеть арестантку так близко да ещё с нездоровым плотоядным взглядом.
— Будешь есть? — строго спросила она.
Алекс с трудом покачала головой, не сводя с женщины глаз. Та наклонилась и поставила поднос на пол. Алекс внимательно наблюдала за каждым её движением, изучала и запоминала. После ухода смотрительницы, она еще долго прокручивала этот её визит в голове. Несколько дней Алекс так же наблюдала за всякой смотрительницей, что появлялась в её камере и выбирала ту, с которой будет легче справиться. Одним злодейством больше, одним злодейством меньше — теперь уже не важно, когда силы оставляют её. Важна каждая капля чужой крови.
И вот тот день настал. Самая низкорослая и щуплая из смотрительниц открыла камеру. Алекс стояла около двери и внимательно смотрела, как та наклоняется, ставя поднос, как обнажается из-под воротника её шея. Не прилагая усилий, Алекс просто отпустила себя, обрушившись на смотрительницу. Может, та не сразу поняла, что происходит, зато, когда Алекс сомкнула челюсти у неё на загривке, истошно завизжала.
За питием вожделенной крови Алекс не заметила, как сбежались люди, как её оттащили прочь и пару раз ударили. Ощущение свежей горячей крови внутри затмило все оставшиеся чувства. Но её было слишком мало, больше сил ушло на укус, те жалкие капли из раны их не восполнили.
Алекс не знала, сколько времени прошло, пока она лежала на полу взаперти. Когда дверь открылась, и в камере появились незнакомые люди, мужчины, Алекс перестала понимать, что происходит, кто они, и что хотят с ней сделать.
Почему они подняли её с пола, куда ведут, в какую машину садят, куда везут, в какой самолет сажают, куда они летят?.. Руки завели за спину и одели наручники, ноги сковали цепью.
Сквозь гул мотора она прислушивалась к обеспокоенному разговору трёх мужчин.
— Видишь… У неё кожа отстает.
— Просто шелушится и облезает. Как у змеи.
— Они сказали, что она там уже два месяца. Ты можешь поверить, два месяца в одиночке?
— Всякое может быть. Если есть выдержка, почему нет.
— Ну, она очень плохо выглядит.
— Так ведь, два месяца. Ещё смотрит на нас. Удивительно, что не впала в каталепсию.
— Было бы неплохо, живые мумии хотя бы не кусаются.
Дальше она уже не слышала ничего. Только толчок и ощущение, что ноги снова свободны, вывели её из забытья. И снова её повели из самолета, усадили в машину. Опять долгая дорога, опять её выводят наружу.
Алекс увидела перед собой огромное здание, особняк, не иначе, и ещё одно строение в стороне, неказистое и протяженное. Между ними зеленел газон, на котором резвились дети. Много детей от малышей до школьников старших классов.
Пока Алекс, еле волочащую ноги, вели под руки двое крепких парней, один мальчишка с мячом увязался за ними.
— Упырь, упырь, — хохотал он и кидал мяч в Алекс.
Мяч отскакивал от тела, причиняя немалую боль, снова летел к маленькому садисту, доставляя ему большую радость. Так продолжалось раз пять, мальчик бежал за Алекс и целился в неё.